Птица Зу

Похолодало. Ледок. Иногда синие кусочки сквозь облака. Еле подавил гнев. Еле-еле, но все-таки подавил, хотя дверью хлопнул сильно. Тухнет и как-то скукоживается, но потребность есть, начинаю карабкаться. Рассада взошла удивительно хорошо. Смотрю фильм о любви, а мне скучно; думаю, "почему?" и понимаю: перестала интересовать любовь в таком смысле. Даже сейчас, ночью, пахнет весной. Побольше вбирать, чтоб было чему бродить. О, тихо падает снег. Купил бутылочку синего стекла матовую, как в пыли, и поставил на окно: через нее, как и через оконное стекло тоже идет свет с улицы, только синий. Потек ручей в овраге, запрыгали лягушки, значит, точно — конец! Лягушек набралось полный бассейн, но им там хорошо: есть вода и островки снега, когда начнут погибать, станем спасать. Все потихоньку оживает, потягивается со сна, ночью опять схватилось, как ущипнул кто. Коты и кошки так и бегают туда-сюда. Лягушки в бассейне вмерзли в лед, как мухи в янтарь. Иногда думаю «ку-ку», а иногда «кукареку». Протекаю сквозь выставку видов и событий, верчу головой, как в круговом кино, въезжаю в экран. Метался, метался, побегал по комнате, съел кусок рыбы и был таков. По-зимнему светло, апрель, а по снегу прыгают трясогузки, вороны носятся; кажется, даже дикие не понимают, что происходит. Ждем, ждем… Думаю, должно как-то сразу все рухнуть. Несколько дней назад, наверное, во время метели, сломало верхушку сосны на мысике, а мы даже не услышали — такой был шум кругом. Меня нет. А над пустой шкуркой издевайся сколько угодно.

37.

— Все понятно, она независимая, ты независимый. Значит так: или идти на поводу и быть умнее, или быть умнее и водить ее. У нас так. Баба, как змея, из своей шкуры вылезет, чтоб сама себя перехитрить. Если хорошие книжки читаешь, все мудрецы погибали в молодости. А остальные… Шел, шел, споткнулся где-то и все — мат. А надо было обойти. На то и закон, чтоб его обходить. А мы все хапаем, все хотим красиво. Деньги — плевое дело, тьфу! Вот так у нас. Попроще. Самое главное — машина, сердце остановится — все, гнилые зубы и платье с кармашком. Проклинать людей. Что ты! Лучше убить.

Улица в этом месте чуть выгибается, потом снова идет ровно, от этого кажется, что асфальт широкий и выпуклый, как грудная клетка. И сплошь огни: фонари, машины, окна, мельче и ближе огни папирос, глубокие огни женских глаз; тихие разговоры, смех, мелькнет задумчивое лицо. Кратко, но сильно, как рукопожатие.

— Если попадешь в струю, может, протянет, выбросит на вершину, а так всю жизнь будешь Америки открывать. Как треска: может, кому и нравиться, а я не люблю. Другое дело из деревни взял женщину краснощекую, а эта… джинсы наденет и ходит. Потихоньку можно, шаляй-валяй исподтишка, бабушка вытащит. А так, будешь всю жизнь замом. Молодые как-то приспособились, что-то там апеллируют: батнички, джинсы, пласты — годами не работают. А мать за шестьдесят рублей бьется уборщицей в подъезде! Безногому так заплатят, дураку тоже как-нибудь выведут, а еще лучше умному под дурачка.

Хороший был вечер, жалко, что он прошел.

38.

— Ни с того ни с сего человека-то не оскорбишь. Трезвый — наступи на язык, будет молчать. Троица святая! Буду умирать лежать, картошки, может, сварят. Прихожу с работы — сидят: ма-а, мы есть хотим. Нате, рвите меня на куски! Не выйдешь на улицу, не будешь кричать: караул, я устала.

Стоп. Наговорить на пленку. Подсознание, заумь, торт, пыль и ветер. Больница, светло-желтый, скамейка, акварель. Пролом в стене, арка, жгут бумагу, дети. Парк пустой, чугун, прошлое, зима. Только позднее по вечерам, когда сидишь один и смотришь на астры в высокой вазе, понимаешь жизнь любого-любого. Пушкин тополя появляется в квадрате открытой форточки и долго висит белый, звонит телефон, идешь открывать, возвращаешься — Пушкина нет. Пыльные листья березы, дома, башни, башенный кран. Суббота — все сотрется. Тучи медленно плывущие, полные осенью; я лежу на пляже; неудержимо плывут облака; два гигантских диска вращаются в разные стороны — пустой день.

— Серега, давай сюда! Подымайся повыше!

— Ты что, хочешь, чтоб я упал там, как дикая лошадь?

Видимо, суть в том, что я перестал отличать. Галстук, чистейшая рубашка. Пытаюсь представить в его руке «кейс» и не могу; то есть очень может быть, но я не могу, не получается и все тут. При чем тут «кейс», когда кругом зима и работать надо, и деньги нужны? Вон, компания веселится, у них тоже «кейс», посмотрим, как расплатятся. Он, а не я. Красив и неприступен. Времена года все вмешаются в одну фазу дыхания: крайние точки — зима, лето; промежутки — осень, весна. До чего приятна осень — набираешь воздух после полного выдоха. Штепсель. Если уж я так люблю себя, жить надо до тех пор, пока не появится потребность, конечно, есть, но когда появится необходимость? Быть дальновидней, уметь увязывать, поступать для себя и для других.

— Хороший человек всегда вспоминается. А плохой… его ветром уносит, и он где-то там… бурлит.