Птицеед

Айурэ очень повезло с розой ветров и тем, что между Каскадами и жилыми районами расположен древний лес Шварцкрайе, заставший ещё времена основания мира, когда среди первых людей ходила Рут Одноликая. Он — лёгкие столицы, и именно его существованию мы обязаны тем, что нежные и ранимые души не страдают от напоминания о том, что наш мир не столь радужен и прекрасен, как о нём склонны думать романтики и прочие воодушевлённые личности.

Несмотря на запах, на границе Каскадов всё же живут люди. В стороне от Соляной дороги, на берегу нескольких мелких быстрых речушек, названий которых я не удосужился узнать, уходящих в лес, а потом впадающих в Эрвенорд, разбиты районы бедноты и людей, которым некуда идти и не к чему стремиться.

Это место называют Пережиток, и оно не самое лучшее в нашем бесконечно большом городе. Есть, разумеется, равнозначные райончики, вроде Безымянья, но нигде больше в Айурэ нет такой тесноты, нищеты, ветхих домов, собранных из всякой дряни, и вони, приходящей с Каскадов. К ней привыкают с рождения и прощаются лишь отправляясь на кладбище Перепёлок, расположенное возле болотистых лугов на границе Шварцкрайе.

В Пережиток редко приходят из других районов. Здесь практически не может быть никаких дел. Ну и местные не слишком-то жалуют чужаков. Днём ещё потерпят, при хорошем настроении, а вот ночью… — никто не даст гарантии, что поутру грачи[1] найдут какие-то следы даже с каштановыми фонарями.

Появляются здесь из Айурэ лишь по нужде или делам столь тёмным, что я предпочту ничего не рассказывать об этом.

Чуть дальше Пережитка, возле восточной части Каскадов, на холмистой территории, среди ферм и плодовых рощ, раскинулись Мельницы — район важный для процветания города. На каждом из холмов действительно стоит по несколько мельниц, и тёмно-коричневые крылья вращаются по воле ветров, прилетающих от Курганов Рут. Мельницы перерабатывают высушенные солнцесветы. Их жернова крутятся постоянно, отдавая фабрикам, раскинувшимся здесь же, сырьё, из которого делают порошок для стрельбы пулями и ядрами.

Тут же располагалось представительство университета, а уже в Каскадах учёные отстроили не только всякие оранжереи да хранилища, но и лаборатории.

Наш экипаж как раз проезжал через Мельницы, и Голова за всю дорогу не проронил ни слова. Он обычно молчалив. К тому же, хоть мы и испытываем товарищеское уважение друг к другу, но говорить нам особо не о чем. Мы слишком разные.

Так что Тим молчал и свои эмоции выдавал лишь тем, что периодически сжимал рукоятку шпаги так, что у него белели пальцы.

Высшая степень проявления чувств для этого человека.

Признаюсь, я терзался любопытством. И тревогой. Должно было произойти нечто экстраординарное, чтобы Голова вёл себя так.

В Каскады мы въехали через ворота Славы, и я не заметил какого-то усиления охраны. Жетон Тима открыл для нас дорогу, экипаж направился по серпантину вверх. Мимо ферм, оранжерей и бесконечного количества технических зданий, прорытых каналов, дамб, ёмкостей и хранилищ воды для полива. Череда мостов, затем фонтан и настоящий дворец из мрамора — филиал ботанической кафедры университета Айбенцвайга.

За дворцом, сразу после фонтана и песчаной площадки, где стояли какие-то метеорологические приборы, с которых три человека снимали показания, находился канатный путь.

Вагон, крепящийся к тросу, напоминал хрустальный огурец, заключённый в изящную бронзовую сетку. Мы подошли к нему, два единственных пассажира, и скучавший на скамейке под кипарисом лакей в тёмно-зелёном сюртуке, с вышитым на груди символом Айбенцвайга — тисовой ветвью, с поклоном распахнул перед нами дверь.

— Третий каскад, Девятое поле, — буркнул ему Тим.

Ещё один поклон.

Голова плюхнулся на отполированное до блеска деревянное сиденье, я же встал у прозрачной стены, наблюдая, как лакей дёргает за шнуры не слышимых мне колокольчиков, отправляя сигнал механизированной команде у дамбы.

Канатная дорога существовала здесь благодаря водопадам. Те вращали лопасти и двигали все эти шестерёнки и прочие втулки, в которых я, признаюсь честно, никогда не удосуживался разобраться. Механику в университете я совершенно бессовестным образом прогуливал, предпочитая тратить время на многочисленные бары в Талице или вылазки за Шельф.

Прозвенела мелодичная трель, лакей захлопнул дверь, повернул ручку, и вагон, зацепившись за оживший трос, пришёл в движение. Плавно, чуть ускорившись, мы проползли над песчаной площадкой, чудом не задев головы студентов-метеорологов, прошли возле самой крыши филиала кафедры ботаники, поднялись над свечами кипарисов, устремляясь всё дальше на юг. Земля внезапно отдалилась, ящеркой пробежала бурная речушка, затем мы «поплыли» вдоль серпантина дороги, пока та не нырнула в туннель, а вагон, едва не зацепив брюхом край скалы, не оказался над первым каскадом.