Птицеферма (СИ)

…О, жива!..

…Балбес…

Балбес… На это слово что-то отзывается внутри. Из зоны солнечного сплетения поднимается волна непонятных мне, но очень сильных чувств. Нет, не волна — лавина. И я понимаю: «балбес» не ругательство и не оскорбление. В этом слове — нежность, улыбка и запах хвои.

Почему хвои?!

Напрягаюсь, пытаюсь пробиться через заслон из черного «киселя». И тут же получаю «отдачу»: вспышка боли оглушительная, дезориентирующая, разрывающая голову надвое.

Черный экран идет трещинами, из которых льется ослепляющий свет; бьет по глазам. Кусочки «мозаики» расходятся, расплываются, на миг повисают в воздухе — и осыпаются с шелестом, будто кто-то швырнул на пол кипу бумаг.

Моя ладонь в чьей-то руке. Рука мужская; пальцы длинные, тонкие, но все равно крупнее моих. Аккуратные, коротко стриженные ногти. Свежий ожог на безымянном пальце и мизинце с внутренней стороны ладони.

Нет, это не Он держит меня за руку, а я Его. Верчу пораненную кисть, рассматриваю.

— Я всегда говорила, что ты балбес, — произношу со вздохом. Не слышу свой голос, но точно знаю, что это говорю я. Слова просто появляются в голове — как мысли. — А если бы руку оторвало?

— Брось, Янтарная. Всего лишь ожог, — а это не моя, чужая реплика. В ней — тепло и беззлобная насмешка. Однако сжимаю губы в прямую линию — злюсь? — Не делай такое лицо, я живее всех живых.

Не злюсь — испугалась.

— Попробовал бы умереть, — фыркаю, пряча истинные чувства. Чего-то боюсь.

— Я же говорил, что ты меня любишь, — беззаботно смеется собеседник в ответ.

Не вижу его лица, не слышу голоса. Перед глазами лишь обожженная ладонь; все ещё бережно держу ее, касаясь тыльной стороны кончиками пальцев, чтобы не причинить новой боли.

— Не льсти себе, — огрызаюсь. — Пошли, герой, тебя нужно сдать медикам.

— Насовсем?

— На опыты!

В ответ снова смех. Сначала приятный, а затем обрастающий эхом и превращающийся в гром, сотрясающий все мое тело.

Вспышка света.

Картинка разбивается вдребезги и разлетается на куски, бьет обломками по лицу.

Пытаюсь отвернуться, защитить глаза. Выставляю вперед руки, но острые осколки проходят сквозь них и больно впиваются в кожу, а мои руки хватают лишь пустоту.

Падаю. Снова и снова.

Падаю.

* * *

Прихожу в себя от холода.

Я в воде. Лежу на спине, вытянув руки по швам, а по мне течет вода. Она повсюду: снизу мое тело омывает целый ручей, сверху впивается ледяными иглами дождь. На моем лице горячие слезы и холодные капли, но слезы быстро остывают и смешиваются с дождем, стекают струями по щекам, забивают рот и нос; трудно дышать.

Судорожно хватаю ртом воздух, как будто только что вынырнула с глубины. Пытаюсь рывком подняться и сесть, но вместо этого получается лишь перекатиться на живот да успеть подставить руки, чтобы не упасть лицом в холодную жижу.

Поднимаюсь с трудом. Тело одеревенело, не слушается.

Наконец, удается встать на четвереньки. Дождь продолжает лить, застилая глаза. Провожу рукой по лицу, убирая воду, а затем оставляю ладонь козырьком у лба. Вокруг темно, но из окон барака льется мягкий свет. Внутри строения мелькают тени, слышны громкие голоса, смех, чья-то заунывная песня, несоответствующая взрыву на миг заглушившего ее хохота.

Часов у меня нет, но, судя по тому, что праздник ещё в разгаре, а солнечные батареи не разрядились, и лампы светят по-прежнему ярко, то прошло не так много времени. Хотя по ощущениям — целая вечность.

Отплевываюсь от неприятной на вкус воды и заставляю себя подняться на ноги. Сгибаю и разгибаю руки — тоже целы. Боли нет, во всяком случае, острой. Только в голове стоит звон.

…Янтарная…

Словно шепот, шелест в голове.

В этот момент желудок сводит спазмом, и я успеваю разве что шагнуть на непослушных ногах к ближайшему кусту и согнуться под ним пополам. Меня выворачивает. Потом ещё и еще.