Птицеферма (СИ)

Да ещё это «полковник Маккален». Никто из нас не зовет начальника так. «Старик», «шеф», «полковник» или просто «Маккален», но уж точно не так официально, как написала в своем сообщении его секретарь, так же, как и остальные в нашей команде, не склонная к чрезмерному официозу. Значит, дело серьезное. Скорее всего, мозгоправы таки решили, что пришла пора остановить их изыскания на мой счет. Наконец-то.

Собираюсь неторопливо. Вместо завтрака выпиваю огромную кружку крепкого кофе, принимаю душ.

Восстановление в должности — момент важный. Все эти дни я появлялась в Отделении исключительно в спортивной удобной одежде, которую можно быстро снять при посещении медиков. Сегодня подобный внешний вид кажется мне неуместным, и я трачу не меньше получаса, копаясь в коробках со своими вещами в поисках формы.

Парадная находится почти сразу, но это не то, что мне нужно. Момент важный, однако не торжественный. Это не церемония награждения, а возвращение мне моего же статуса. Поэтому парадный наряд остается в коробке.

Ткань серой повседневной формы приятно холодит руки. Привычная, несмотря на прошедшее с момента ее последнего ношения время. Почти родная — весомая часть моей жизни.

Одеваюсь, подхожу к зеркалу и… замираю. То, в чем я ходила в Отделение до этого, и раньше было свободным и бесформенным. Но форма… Она не просто свободна, а невозможно, до ужаса велика — будто одежда с чужого плеча, причем одолженная у кого-то вдвое крупнее меня.

Я знала, что очень похудела за эти два года. Но чтобы настолько…

Кручусь перед зеркалом, пытаясь рассмотреть себя сзади.

Всегда худенькая Джилл, заглядываясь на мою спортивную фигуру, часто поговаривала, что, в сравнении со мной, у нее вообще нет задницы. Что ж, теперь у меня ее нет в сравнении с кем угодно. Я превратилась в обтянутый кожей скелет.

От качественных моющих средств волосы постепенно становятся шелковистее и ярче. От полноценного питания и регулярного восьмичасового сна блекнут фиолетовые круги под глазами. Но я все еще остаюсь скелетом, и восстанавливать форму мне придется еще очень долго.

Резкими рваными движениями сдергиваю с себя форму и бросаю под ноги; переступаю. Избавляюсь от нижнего белья и остаюсь перед зеркалом без всего; стою и смотрю на себя.

Скелет, жертва анорексии — вот как я выгляжу.

Впервые смотрю на себя трезво.

Мое подсознание бунтует. В его восприятии я все еще спортивная и пышущая здоровьем привлекательная молодая женщина.

В моей жизни не было много мужчин, но только потому, что я сама этого не хотела. У меня никогда не было недостатка внимания от противоположного пола. Кавалеры отсеивались, скорее, из-за моего несносного характера, а не из-за изъянов внешности.

А теперь я… такая.

Руки, ноги, голова — все цело. И я понимаю, что, пока бьется сердце, изменить можно все, что угодно. Но оказаться в начале пути вновь, спустя столько лет, непривычно и страшно.

Я такая.

Могу стать толстой, могу остаться худой, могу снова посещать спортивный зал семь дней в неделю и добиться потерянной спортивной формы.

Я могу все. Но чтобы начать двигаться в нужном направлении, мне следует признать, что сейчас Я ТАКАЯ.

Это сложно.

До рези в глазах вглядываюсь в свое отражение. Осознать, принять себя.

Ник принял.

Он всегда меня принимал. Любой. Для него я не стала уродом, не превратилась в сумасшедшую, как мне самой порой кажется. Я все еще ищу в себе отголоски прежней Эмбер и теперь уже точно так же прежней Гагары. А для Ника я остаюсь единым целым.

Всегда.

И до меня вдруг доходит, что принять себя и принять его чувства ко мне — одно и то же.

— Что же ты наделала, Янтарная? — шепчу своему отражению.

Смысл — не быть самостоятельной и независящей. Не в том, чтобы избавиться от изъянов. Не в том, чтобы постоянно доказывать себе, что заслуживаю того, кого люблю.

Любить — это и есть смысл.

А я дура. Непроходимая дура.

Оставляю смятую форму валяться у зеркала, а сама надеваю первые попавшиеся вещи — джинсы, кроссовки и удобную толстовку с капюшоном.

Мне не жаль себя.

Мне не стыдно за себя.

Мне кажется, у меня есть силы завоевать целый мир.

* * *

Ким сегодня необычно серьезна; сидит, разбирает документы.

— Доброе утро! — здороваюсь весело.

Однако в ответ получаю сдержанное:

— Здравствуй, Эмбер.

Мне было не по себе от каждодневных слез Ким при моем появлении, но сегодняшнее ее поведение смущает меня еще сильнее.

Замираю напротив секретарского стола.

— Что-то случилось?

Женщина как-то рассеянно качает головой.

— Нет… Ничего.

Да что ты будешь делать? Из крайности в крайность.

Опираюсь ладонями на столешницу и нависаю над «хозяйкой» приемной.

— Киииим, — настаиваю.

Та устало воздевает глаза к потолку.

— Ну, чего ты от меня хочешь? — уточняет мученически.

— Правды.

Что-то явно не так. Ким — вообще очень открытый человек. Да, паникер. Но отмалчиваться и делать скорбное лицо ей в принципе не свойственно. Впрочем, как и называть за глаза Старика «полковником Маккаленом».

Ким морщится, делая такое лицо, будто я добываю у нее информацию под пыткой.

— Да дружок твой вчера тут шум опять устроил. Думала, придется Старику «скорую» вызывать.