Птицеферма (СИ)

В горле ком. Никогда не думала, что мне будет жаль своего похотливого соседа.

— Успели. Пару часов назад.

Пара часов. Верно — самое время «посвататься» к его женщине.

— Не отвлекайся, у меня мало времени, — недовольно шикает на меня собеседница.

Ну, наконец-то. Так проще, так привычнее — когда Сова разговаривает со мной слишком по — доброму, это будто и не Сова вовсе.

— Больше никого нет, — говорю уверенно.

Это пустой разговор. Филин давно точит на меня зуб, и избавиться от нежеланного члена Птицефермы таким образом — наилучший способ.

— Ладно, я подумаю, — скрипит Сова. Затем стучит клюкой, поднимаясь.

У меня с языка чуть было не срывается вопрос, почему тогда она сама не станет моим алиби, раз уж ей так не безразлична моя участь, но вовремя осекаюсь — уж она-то наверняка была весь вечер на глазах у Главы.

— За тобой придут утром, — сообщает Сова вместо прощания.

— Я не спешу, — заверяю. Сдохнуть я всегда успею.

Незваная посетительница уходит, и я снова остаюсь в одиночестве.

Однако все не так, как было до ее визита. У меня есть имя. А учитывая то, что я видела прежде, то целых два имени: Ник и Джилл.

Хотя нет, не два, а три. Был ещё некто, кого ранили в перестрелке, — Дорнан. Но на это имя у моего подсознания нет никакой ответной реакции.

У меня по-прежнему слишком мало ответов.

До этого была драка. Теперь перестрелка. Что это? Какая-то военная операция? Служба безопасности, полиция? Кто? И за что я оказалась здесь?

Может быть, тот тип в ботинках и с тяжелыми кулаками и был представителем закона, а мы…

Но только сильнее начинает гудеть голова. Нет, не вижу. Снова стена, которую одним желанием не пробить.

А еще Ник в видении назвал меня «Эм».

«Эм» и «Янтарная»…

И вдруг меня осеняет: английский, один из древних языков Земли, уроки которого обязательны в средней школе. Английский, ну конечно же!

По-английски, «янтарь» — это «эмбер».

«Эм»…

Господи… Запускаю руки в волосы. Я поняла, я, наконец, поняла.

Меня звали Эмбер.

В той, в прошлой жизни меня звали Эмбер!

ГЛАВА 7

Должно быть, засыпаю от духоты. Сижу, гоняю в голове мысли о том, что вспомнила, надеюсь, что память снова приоткроет мне двери и покажет что-то еще. Но тщетно.

— Эмбер, Эмбер, меня звали Эмбер, — бормочу себе под нос придушенным шепотом.

Эта мысль не вызывает сомнений. Кусочек пазла точно становится на место, занимает свою нишу и дает ощущение правильности. И, как ни странно, свободы. Здесь, в темной тесной «коробке» впервые за два года я чувствую себя свободной.

А потом словно проваливаюсь в колодец, где нет ничего, кроме темноты.

Прихожу в себя от звука, который издает ключ, проворачиваемый в ржавом замке.

Тру лицо ладонями и пытаюсь встать. От спанья в неудобной позе ноги затекли, и мне удается принять вертикальное положение не с первой попытки. В голове звон, словно я много выпила накануне, или будто меня били; а меня и били, и я много падала. Это хорошо, что обладатель ключа так долго возится с замком — у меня есть время прийти в себя.

Сейчас дверь откроется, и меня потащат на виселицу. Свяжут руки и накинут петлю на шею. И я буду стоять на кривом трехногом табурете под веткой дерева и слушать обличительную речь Филина. А потом Глава лично вытолкнет табурет из-под моих ног.

Стойте, я еще не…

Чувствую укол страха. Вчера, когда я знала, что впереди ещё целая ночь, не было так страшно.

Вот только поздно бояться.

На пороге появляется Момот с фонарем в руках. Тот светит тускло, как и все местные фонари, но по отвыкшим от света глазам бьет словно яркий прожектор.

Инстинктивно делаю шаг назад, прикрывая глаза ладонью, но мою руку тут же отдергивают от лица — Момот вцепляется в нее мертвой хваткой и дергает на себя. Едва не падаю, а он перехватывает руку, сжимая, как железными тисками, повыше локтя, и волочет меня к выходу. Все молча, будто ему велели передвинуть мебель.

Сцепляю зубы и не пытаюсь сопротивляться — все равно тщетно. А если меня доставят на казнь с выбитыми зубами, это только повеселит Филина.

Момот быстро шагает впереди, подсвечивая себе под ноги фонариком, я же еле поспеваю за ним по темным коридорам. Один раз спотыкаюсь и падаю, но он не останавливается, не ослабляет хватку — тащит за собой по полу. Шиплю от боли и кое-как поднимаюсь на ноги. Момот даже не оборачивается. Он словно машина — записана программа: «Привести куда велено», — и все остальное его не волнует. Чертов садист.

На лестнице приходится совсем тяжело: Момот шагает через две ступеньки; уже бегу, но стараюсь не отставать. От меня уже мало что зависит, но на собственную казнь я намерена прийти своими ногами — пусть считают это моей последней волей.

* * *

Дневной свет бьет по глазам.

Солнце уже высоко, по небу плывут редкие облака — безветрие. Глина под ногами снова сухая и потрескавшаяся — один день, а следов недавнего дождя как ни бывало.

Боль в руке, сдавленной Момотом, невыносимая, поэтому и пялюсь то в небо, то под ноги, чтобы отвлечься. Не выходит.

Конвоир сволакивает меня с крыльца, тащит вперед, не ослабляя хватку. А впереди… Нас уже ждут.