Птицеферма (СИ)

— Тос… тос… тоской, — удается ему выговорить с третьего раза.

— Я серьезно.

— Да шут его знает, — наконец, у него получается восстановить дыхание. — Это местные тут привиты ото всякой заразы и для улучшения иммунитета, чтобы побольше впахивали на благо властей за пару кусков синтетического мяса в год. А меня ничем не тыкали. Мог и воспаление легких подцепить. Ночи в шахте холодные.

— Ты ночевал в шахте?

— А где же еще?

— Я знаю, те люди искали тебя там.

— Хе. Пусть ищут.

Молчание. Хруст моркови.

— Так ты расскажешь мне, кто эти люди и чем занимаются? — заговариваю первой, понимая, что съедено уже не меньше пяти морковок, скоро рассвет, а я не узнала ничего, кроме имени этого человека.

Хруст прекращается. Он снова поворачивается ко мне. В темноте блестят глаза.

— Слушай, Эмбер, детка, ты только подумай, если ты не решила меня разыграть, а правда ничего не помнишь, то это супер-мега-нереальное совпадение. Я-то считал, ты как коп ведешь тут расследование, а ты…

— Значит, ты знаешь, что я коп? — перебиваю.

— Эге! — радостно сияет белоснежными зубами. — Значит, и ты знаешь, что ты коп!

Да что ты будешь делать? Мне нужна информация, и у меня категорически мало времени.

— Кто. Эти. Люди? — уже шиплю.

— Кто-кто, — Дэвин обиженно ворчит и с хрустом надкусывает морковь, — наркоторговцы. Ты что, правда не в курсе, что тут происходит?

Качаю головой, но потом спохватываюсь, что темно, и отвечаю вслух:

— Нет.

— Детка, тогда дело — дрянь. Пандора — это же главное место по добыче синерила.

Синерил, синерил… Что-то до боли знакомое. Так и вертится на языке, но… Нет, не помню.

— Синерил, «синий туман», — подсказывает Дэвин, чувствуя заминку. — Ну же. Величайший наркотик современности. Огромные деньги.

Закусываю губу. Все сходится. Меня могли отправить на Пандору, чтобы выяснить, что здесь происходит, если сумели до этого засечь нечто подозрительное, но нуждались в доказательствах.

Молчание затягивается. Я пытаюсь что-нибудь вспомнить, но тщетно. Дэвин же, кажется, воспринимает мое молчание как осуждающее.

— Да знаю, знаю, — будто оправдывается. — Я бы и сам в это дерьмо не полез. Ты же знаешь, я по мелочи: легкая наркота, галлюциногены, травки всякие… А, точно, не знаешь… Короче, пообещали денег. Думал, подзаработаю. А как срок подошел, говорю: ну все, я помчал. А они мне «пушку» в нос. Нечестно.

Издевательски хмыкаю.

— Да уж, нечестно, когда один наркоторговец направляет ствол на другого наркоторговца.

— Я не наркоторговец, я курьер, — возмущается Дэвин.

— Да хоть бабка Санта Клауса, — вспыхиваю.

— Гы, узнаю мою детку.

Ему хорошо, он узнает. Чего не скажешь обо мне.

— Зато я ничего не узнаю, — бормочу.

— Точно, я и забыл. Ты же зомбячка, — сначала собеседник начинает ржать, потом закашливается. — Вот как… Вот как… судьба поворачивается.

— Еще раз назовешь меня зомбячкой, воткну тебе нож в колено, — предупреждаю на полном серьезе. Смех обрывается. — А теперь подробнее: кто ты, кто я, откуда ты меня знаешь?

— Кто-кто, — ежится, напоминая нахохлившуюся птицу на ветке, — я твоя первая любовь, детка.

Открываю и закрываю рот.

У меня нет слов.

* * *

— Давай сначала, — прошу. — Представь, что я вообще ничего о себе не знаю.

— А ты знаешь? — подначивает этот наглый тип.

— Догадываюсь, — ухожу от прямого ответа.

Повисает пауза. Уже хочу поторопить собеседника, полагая, что тот тянет время. Но, оказывается, он просто раздумывает, с чего начать.

— Тебя зовут Эмбер Николс, но, кажется, ты в курсе…

— Дальше.

— Эмбер Николс. Родилась в городе Сантьяго, это окраина Нового Рима. Твоя мать баловалась алкоголем и наркотой. Наркоту ей, кстати, мой отец продавал, — уточняет не без гордости.

— Дальше, — огрызаюсь.

— Ну-у, — задумывается. — Отец твой сгинул куда-то. Ни разу его не видел, хотя мы были соседями. Мы с тобой крутили любовь с седьмого класса. Весело отдыхали, мечтали окончить школу и свалить из нашей дыры, — замолкает, чешет затылок, припоминая. — Только ты к концу школы с какой-то девчонкой познакомилась. Джиллиан… Джулия… Черт ее знает. Заучка из семьи то ли библиотекарей, то ли мелких клерков. И тебя как подменили — давай играть в ее няньку: ее отлупят — ты вступаешься. Я ещё думал, что-то ты отрываешься от коллектива… А потом вообще спрыгнула.

Ничего не помню. Память молчит.

— Откуда спрыгнула? — уточняю. — С иглы?

Дэвин снова закашливается. Терпеливо жду, когда его отпустит.

— Обижаешь, детка. Мы никогда не кололись.

— Не важно, — отмахиваюсь. — Дальше.

— А что дальше? — ох и любит же он повторять: то «что-что», то «кто-кто», теперь это. — Весело жили, о звездах мечтали. А потом тебя понесло в столицу на какую-то акцию протеста. Заучка твоя и потащила. За природу бороться, что ли. Маразм идеалистов, так я это называю…

— Дальше, — одергиваю.

Я плохо помню Джилл, но точно знаю, что дружила с ней всю свою жизнь и относилась к ней очень тепло.

— Дальше, дальше, — опять повторяет, жутко этим раздражая. — Там ты познакомилась с тем типом из богатеньких. И все.

— Что — все? — мне уже на полном серьезе хочется выбить из этого человека все, что он знает.