Птицеферма (СИ)

Не знаю, будет ли от такой слежки много пользы, но сидеть сложа руки не могу. Тем более в четырех стенах с Пересмешником, который сейчас выглядит таким домашним, что хочется завернуться в его объятия, как в плед, и никуда его не отпускать. Плохая, плохая идея…

— Плохая идея, — вторит моим мыслям сожитель. Вздрагиваю от неожиданности и только потом соображаю, что он не телепат и говорит совсем не о той идее, о которой думала я, — отвечает на мою предыдущую реплику. — Ты сама еле на ногах стоишь.

Неправда. Просто у меня, должно быть, воспаленные глаза от невыплаканных слез. Плакать мне больше не хочется, а вот спрятаться под одеяло с головой и закрыться от всего мира — очень даже.

Мотаю головой.

— Со мной все в порядке, — пересиливаю себя и упрямо смотрю в ответ.

— Ну-у, — Пересмешник с обреченным выражением на лице разводит руками и встает. — Тогда мы, в смысле я и ребра, идем с тобой.

А утром ему и его героическим ребрам предстоит отправиться на рудник… Чувствую укол совести. Какой бы род деятельности Сова мне завтра ни поручила, это все равно физически будет гораздо легче.

Вздыхаю, сдаваясь.

— Укладывай спать свои многострадальные ребра.

— А ты? — привычно вскидывает бровь, ту, которую шили, и в который раз морщится. Похоже, кому-то следует менять привычку. — Со мной? — поднимает руки ладонями наружу. — Обещаю не приставать.

— С тобой, — киваю.

А куда я денусь?

Или намекнуть Пересмешнику, что ему следует взять одеяло и лечь на полу? Самой опять спать не в кровати не хочется ужасно — к хорошему быстро привыкаешь. Вдруг сожитель решит оказать мне любезность?

Да уж, любезность — с его-то ребрами…

Так и не внеся предложения по разделению спальных мест в мою пользу, беру с подоконника фонарь и разворачиваюсь к двери.

— Ложись. Я скоро приду.

— Тебя проводить? — тут же вызывается Пересмешник.

Закатываю глаза.

— В туалет? — уточняю с усмешкой. — Спасибо, папочка, я не провалюсь в «колодец».

Мужчина не настаивает. И правда, если бы он вздумал провожать меня до туалета, это было бы более чем странно.

С фонарем в руках выскальзываю за дверь.

— Если что, кричи! — доносится мне вслед.

Спешу по коридору, улыбаясь себе под нос.

* * *

На крыльце сидит Пингвин, курит самокрутку. Одаривает меня неприязненным взглядом, но поползновений в мою сторону не делает. Хотя выражение его лица ясно говорит, что точка между нами для него еще не поставлена.

Черт с ним. Полезет, когда буду возвращаться, или попытается преследовать, действительно закричу. В прошлый раз я здорово сглупила, выясняя с ним отношения один на один. Впредь буду умнее.

Беспрепятственно дохожу до кабинки на окраине двора и затем выхожу из нее, осматриваюсь и убеждаюсь, что меня никто не поджидает. Фонарь Пингвина все ещё тускло светит от крыльца. Мой собственный — слабо освещает окрестности, но его луч не выхватывает из темноты ничего, кроме глины и сухих кустов.

Стоит абсолютная тишина. Дневной ветер сменился полным штилем, но стало прохладнее.

Обхватываю себя одной рукой, пытаясь сохранить тепло тела, второй освещаю перед собой дорогу и не спеша отправляюсь в обратную сторону. Сейчас ещё пройти мимо Пингвина второй раз — и можно расслабиться…

И вдруг в этой абсолютной тишине со стороны зарослей кустов, мимо которых прохожу, доносится тихий, но отчетливо различимый в виду отсутствия других звуков мужской голос:

— Эмбер! Эмбер!

Резко останавливаюсь, луч света моего фонаря «разрезает» кусты.

— Кто здесь?

— Сдурела? Свет убери!

Автоматически подчиняюсь, не успев даже подумать, какого черта я это делаю; отвожу фонарь в сторону.

— Спасибо, детка, — исходит из кустов хриплая усмешка. — А то тот здоровяк на крыльце так и пялится в твою сторону.

Может, я была не права и Пингвин — меньшее из зол?

— Кто ты? — повторяю свой вопрос, тем не менее шепотом, чтобы не спугнуть.

— Узнаешь, — не могу понять, то ли смешок, то ли подавленный приступ кашля в ответ. — Приходи к шахте, когда все уснут. Одна. Побеседуем.

— А если не приду?

Все же это была усмешка кашляющего человека; она повторяется.

— Много потеряешь, детка, — а затем — шелест кустов.

— Эй? — зову шепотом.

Тишина.

И только тут до меня доходит, как ко мне обратились — Эмбер, не Гагара.

ГЛАВА 23

Фонарь выключаю ещё в коридоре, стараюсь не скрипеть дверью — почти получается. В комнате темно и тихо, и кажется, что мое собственное сердце колотится со страшным грохотом, эхом отдающимся от стен.

Осторожно кладу фонарь на подоконник. Окно распахнуто настежь, и света спутника, проникающего через него внутрь, достаточно, чтобы различать очертания предметов.

Пересмешник лежит на боку на своей половине кровати, рука — под головой, лицом к краю. Не шевелится и никак не реагирует на мое возвращение, но у спящих другое дыхание — не спит.

Как и обычно, с тех пор, как комната снова стала принадлежать не только мне, не раздеваюсь. Подхожу к кровати, сбрасываю ботинки и забираюсь на свою половину. Кровать поскрипывает и прогибается под моим весом. Пересмешник по-прежнему притворяется спящим.

Или не притворяется, а просто не считает нужным что-либо говорить.