Птицеферма (СИ)

Крепче сжимаю зубы, не шевелюсь. Мне никто не поможет. Выхода нет.

О чем ты думала, Эмбер Николс, когда соглашалась на эту авантюру? Не зря ведь Ник рисковал своей карьерой, скандаля со Стариком и требуя, чтобы на Пандору послали его, а не тебя. Он еще тогда понимал, куда я сую голову. Пусть бы я даже вспомнила все через пару дней, как мне и обещали. За эти дни со мной могло случиться все, что угодно. Оно и случилось: Пингвин жестко и с переломами поимел меня уже на второй.

«Я справлюсь», «я готова», — так ты говорила полковнику? Так получай, получай сполна и не жалуйся. Ты же смелая, ты же ругала своего напарника за то, что он пытался тебя защитить…

Филин снова заходит спереди, смотрит оценивающе. Окна распахнуты, прохладный ветер с улицы проникает в кабинет, обдувает мое обнаженное тело; соски стоят. На них Глава и задерживает свой взгляд.

— Изнасилуешь? — спрашиваю голосом, лишенным эмоций.

Мне не страшно, я не в панике и не в истерике. Просто тошно. Разве что сердце колотится чересчур быстро — не поможет, нужно успокоиться.

Филин кривится.

— Надо бы, — отвечает; снова проходится взглядом по моему телу, — но я не извращенец, на такую тощую у меня не встанет и после месяца воздержания.

Это значит?..

Не успею додумать. Филин резко шагает вперед и накрывает своей ладонью мою грудь. Вздрагиваю, но стою на месте. А он с силой сжимает пальцы, так сильно, что кожа под ними багровеет. Больно ужасно. Стою.

— Учти, — доверительно понижает голос, склоняясь к моему уху, — как запретил групповые изнасилования, так и разрешу, — пальцы сжимаются ещё крепче; до крови прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не закричать. — У меня на тебя не стоит, но у нас найдется еще других десяток желающих. Отдам тебя им. Всем сразу. И дело с концом. Ты в моей власти, поняла? — встряхивает меня за грудь. На глаза от боли наворачиваются слезы.

— Поня…ла, — шепчу.

— То-то же, — Глава разжимает хватку, с омерзением на лице вытирает ладонь о штаны. — Одевайся.

Кровоток восстанавливается с жуткой болью. Моя левая грудь пульсирует.

Хватаю сарафан с пола, натягиваю, стараясь скрыть дрожь рук; выходит паршиво.

— Будешь мне докладывать о каждой подозрительной фразе Пересмешника, — продолжает Филин. — О любой отлучке в неположенное время. Даже о косом взгляде в мою сторону. Иначе ты знаешь, что тебя ждет. Розги покажутся тебе мелочью в сравнении с тем, что получишь, если ослушаешься. Поняла?

— Поняла.

— Тогда пошла вон. И если скажешь Пересмешнику…

Не дослушиваю.

Выскальзываю за дверь.

ГЛАВА 22

Глаза печет до рези.

Лить слезы нет смысла. Всего лишь новое унижение — не более. Здесь, на Пандоре, я терпела вещи и пострашнее. Но все равно разреветься хочется неимоверно.

Лечу по коридору, толком не разбирая дороги. До ужина ещё есть время. Успею закрыться в комнате и прийти в себя. Глава мне точно не спустит с рук, если не появлюсь на ужине в срок. Просто чудо, что он закрыл глаза на то, что я не пришла вчера. Сегодня подобного снисхождения я точно не получу. Вообще не получу — мне ясно дали понять мое место, и, если я хочу выжить, мне следует проглотить и это и не высовываться.

Уже у самой двери в свою комнату опускаю взгляд на грудь: у сарафана достаточно вольный вырез, и в нем отчетливо виднеется наливающийся фиолетовым отек. Значит, в ближайшее время мне придется носить более закрытое платье. Проблема в том, что из летнего у меня есть лишь оно и этот сарафан. Со стиркой будут проблемы…

Грудь болит и будто горит. Хочется приложить к коже что-нибудь холодное. Но о льде летом на Пандоре можно только мечтать. Ничего, перетерплю.

Сцепляю зубы и толкаю дверь в комнату.

Пересмешник стоит у окна, одной ладонью опирается на подоконник, вторая прижата к боку, на лице — озабоченное выражение. Тут же обращаю внимание, что он успел ополоснуться после рудника: волосы влажные и в беспорядке, а еще на нем свежая футболка, которую я только сегодня выстирала и оставила на стуле дожидаться своего хозяина.

Не ожидала, что он вернется раньше меня. А Пересмешник, похоже, не ждал моего внезапного возвращения в комнату. Он резко убирает руку от бока и выпрямляется, натягивая на лицо улыбку. То, что она фальшивая, чую с порога.

Я тоже — не лучше: пытаюсь дышать через раз, чтобы успокоить сердцебиение и не разрыдаться. Почему-то хочется броситься к нему и немедленно рассказать обо всем. Пожаловаться. Никогда, ни разу за два года у меня не возникало желания переложить на кого-то свои проблемы. Совсем с ума сошла.

— Ребра? — интересуюсь, войдя и притворив за собой дверь. Не собираюсь делать вид, что ничего не заметила.

— Я уже выпил болеутоляющее, — бодро рапортует мой сожитель. — Сейчас пройдет.

Ладно, не буду спрашивать, как он нашел место, куда я положила оставшиеся медикаменты. Вроде бы оба раза, когда я прятала и доставала их из своего «тайника», Пересмешник спал.

— На голодный желудок? — срывается с моего языка прежде, чем я успеваю спохватиться. Тоже мне, нашлась заботливая мамаша.

Пересмешник думает так же; усмехается.