Птицеферма (СИ)

Мне не нравится то, что происходит. Вчера потеря сознания и новые воспоминания выбили меня из колеи, и вместо того, чтобы задать сегодняшние вопросы еще прошлым вечером или отправиться на разведку к люку у реки, я завалилась спать. Мало того — на одной кровати с Пересмешником. Вторую ночь подряд. Чего никогда не делала с Пингвином.

Кровать довольно узкая, и лежать, не касаясь друг друга, практически невозможно. И все же я спала крепко и без снов, бессовестно греясь о бок человека, мотивов поступков которого все ещё не понимаю. Как и не могу определиться со своим к нему отношением.

А Пересмешник… В эту ночь он руки не распускал и, вообще, вел себя паинькой на своей половине кровати. Даже во сне не обернулся ко мне ни разу.

Скорее всего, дело в ребрах и других последствиях состязаний. Но что будет тогда, когда он полностью оправится? Сильно сомневаюсь, что нового сожителя остановят предупреждения Пингвина о моем древообразном поведении в постели. В конце концов, самого Пингвина не остановило.

И я должна буду подчиниться.

При одной мысли об этом сводит зубы.

Пересмешник прав: я испытываю к нему симпатию. Мне приятно его общество, нравится с ним разговаривать, комфортно находиться наедине. Но также я прекрасно понимаю, что стоит ему потребовать физической близости — того, на что по правилам Птицефермы он теперь имеет полное право, — все это рухнет.

А что если я откажу? Пингвину ведь отказала.

После того, как срослись мои ребра, больше не отказывала…

Станет ли Пересмешник применять физическую силу или просто-напросто пожалуется Филину? Пингвин делал и то, и другое.

— Эй, у тебя такое лицо, — на подходе к столовой Пересмешник усмехается и легонько толкает меня локтем в бок.

Вскидываю на него глаза; хмурюсь.

— Какое? — огрызаюсь.

— Будто на плаху собралась. Брось, это всего лишь завтрак, — весело подмигивает, сияя ясными голубыми глазами.

Красивый, зараза. А у меня все внутренности скручивает в тугой узел при одной мысли, что он до меня дотронется не в дружеской манере.

Отворачиваюсь.

— Да, всего лишь завтрак, — бормочу.

Обычный.

Тюремный.

Завтрак.

* * *

Завтрак и правда проходит обычно. Не считая того, что к его окончанию Глава лично шествует к нашему столу и останавливается, уже ожидаемо, возле меня и Пересмешника. Я как раз дожевываю последнюю ложку овощного рагу, и едва не давлюсь — кусок встает поперек горла.

— Вижу, ты чувствуешь себя лучше, — Филин обращается непосредственно к Пересмешнику, без приветствия.

Когда с тобой заговаривает Глава, да еще и сам при этом стоит, нужно встать. Любой встал бы. Пересмешник только оборачивается вполоборота.

— Да, спасибо, — отвечает с вежливой, но откровенно холодной улыбкой. Мне он улыбается совсем не так.

Филин хмыкает. Не сомневаюсь, что от него не укрылись все нюансы поведения новичка.

— В таком случае, полагаю, ничто не мешает тебе отправиться сегодня на рудник вместе со всеми, — в голосе Главы отсутствует вопросительная интонация — это приказ.

Один день, черт его дери, он дал только один день и гонит человека со сломанными ребрами и сотрясением мозга на рудник, таскать тяжелые камни.

На лице Пересмешника — ни капли удивления.

— Разумеется. Было бы нечестно отлеживаться, когда другие работают.

Сидящий неподалеку Зяблик, с перевязанной головой, старательно смотрит в сторону. Чайка как раз вчера болтала, что у нового сожителя ее подруги сотрясение, и Филин велел ему в ближайшую неделю соблюдать постельный режим.

— Рад, что мы мыслим одинаково, — растягивает Глава губы в улыбке. После чего разворачивается и чинно шествует к двери.

Провожаю его взглядом. Не хватает только мантии и маленьких пажей, придерживающих ее концы, чтобы не волочилась по полу.

В столовой стоит мертвая тишина до тех пор, пока за Филином не захлопывается дверь.

— Что? Что он ему сказал? — тут же кричит из-за соседнего стола Чайка. — Отсюда ничего не слышно!

Вот же любопытная. Послать ее куда подальше, что ли?

Но Пересмешник делает это первым.

— Сказал, что ему нравится шитье на моем лице! — громко бросает через плечо, не оборачиваясь к местной охотнице за сенсацией. — Хочет себе такое же!

Вот теперь я и правда закашливаюсь, давлюсь недоеденным куском.

Что там говорил про Валентайна сержант Хоппер? Что тот высказывает свое мнение, где надо и не надо?

На Птицеферме не шутят про Филина. Это чревато.

А еще Хоппер сказал, что у Валентайна проблемы с субординацией.

Нет, я определенно не верю в такие совпадения.

* * *

Когда мужчины уходят на рудник, Сова оставляет меня заниматься стиркой в компании Майны, а сама забирает остальных женщин на огород.

Сегодня прохладно и ветрено, и в такую погоду я предпочла бы полоть редиску, чем мотаться с тачкой, полной белья, туда и обратно к реке. Но обязанности на день распределяет Сова и спорить с ней не принято. Я и так чувствую себя ее троекратной должницей, поэтому покорно получаю назначение и отправляюсь в комнату «холостяков» собирать грязные вещи.

— Заберешь у Филина? — спрашиваю Майну.