Птицеферма (СИ)

— Ты прав, — признаю, возвращаясь в реальность, словно ныряя в холодную воду. Рывком скатываюсь с его тела, спускаю ноги с кровати и встаю. — Пора на завтрак, — заканчиваю, уже натягивая на себя брошенное в итоге на пол платье. Стою к сожителю и внезапному любовнику спиной, застегиваю пуговицы на груди.

— Эм?

Никак не реагирую. Я еще не решила ни как вести себя с ним, ни как к нему относиться. Полчаса назад все было просто и понятно. Сейчас… Сейчас я чудовищно хочу есть и планирую малодушно отложить выяснения отношений до вечера.

— Янтарная?

А вот это меня цепляет, действует как звук ногтя по стеклу.

Резко оборачиваюсь через плечо.

— Не смей меня так называть!

Зря я это делаю. Злиться на Ника, не видя его, — проще.

Он сидит на кровати, по пояс укрытый одеялом. Обнимает руками согнутые в коленях ноги. С его голого торса и рук еще не сошли следы недавних соревнований, но даже это не портит картины — у Ника очень красивое, рельефное, поджарое тело. Волосы после нашего недавнего времяпровождения в беспорядке, и даже это ему безумно идет — и их длина, и некая неряшливость. Он смотрит на меня прямо, глаз не отводит, не бегает взглядом по помещению. Это подкупает. Ему хочется верить. Им хочется любоваться. К нему хочется прикоснуться…

Трясу головой, сбрасывая наваждение.

Сняли напряжение — и будет. Сантиментам на Пандоре не место.

— Почему? — спрашивает Ник, по-прежнему прямо смотря на меня.

У меня снова возникает желание накинуться на него с кулаками. За то, что не понимает. За то, что врал.

Пустое.

— Потому, что так меня мог называть только мой близкий друг, — отвечаю спокойно, усилием воли усмиряя гнев. — У тебя больше нет на это права.

— Эм, дай мне объяснить.

Отворачиваюсь; обуваюсь.

— Я не хочу сейчас слышать оправданий.

— Я сказал: объяснить. А не оправдаться.

Кто-то тоже решил показать зубы. Фыркаю.

— Сперва придется объясниться, — выделяю интонацией это слово, — с Филином. Мы опаздываем.

— Ты просто тянешь время, чтобы ненавидеть меня чуточку дольше.

Я уже зашнуровала один ботинок. Так и замираю, не дошнуровав второй.

— Я тебя не ненавижу, — говорю, смотря прямо перед собой; а передо мной — пустая стена.

Чувствую гнев, обиду, непонимание, но точно не ненависть.

— И на том спасибо, — ворчит Ник в ответ, но, мне кажется, с облегчением в голосе. Или придумываю?

Заканчиваю обуваться, а он слезает с кровати и, в отличие от меня, полностью одевается меньше чем за минуту.

Бросаю на него взгляд исподлобья и молча застилаю постель.

* * *

На протяжении всего завтрака Ник кидает на меня изучающие взгляды, но вопросов не задает — это небезопасно, нас могут услышать. К тому же, мы оказываемся за одним столом с Чайкой, а у этой локаторы вместо ушей — стоит сболтнуть хоть одно лишнее слово, тут же засечет и передаст по всей округе.

После завтрака мужчины уходят на рудник, а я в компании других женщин направляюсь на огород.

О том, что случилось утром, почти не думаю. Меня куда больше заботит встреча с Дэвином, то, что он рассказал о наркодилерах, и все ещё остающиеся пробелы в моей памяти. Произошедшее же на рассвете между мной и Ником… Нет, ни о чем не жалею.

* * *

— Кто, вашу бабку, вытоптал морковь? — гневно восклицает Сова, едва мы приходим к месту работы, и женщина окидывает взглядом свои владения.

— Может, ветер поломал ботву? — несмело предполагает Рисовка.

— И оставил следы от ботинок? — огрызается Сова, скорбно качая головой, будто порча грядок для нее — личное оскорбление. — Кто-то просто ночью оголодал, — делает вывод и сердито сплевывает себе под ноги.

Деликатно молчу, с невинным видом поглядывая по сторонам. Если Дэвин уже вторую неделю питается с нашего огорода, просто удивительно, что его следы заметили только сегодня. Видимо, когда он действовал в одиночестве, то был осторожнее.

— Вай! — услышав тему обсуждения, в разговор немедленно вклинивается Чайка. — Вот это наглость. Не знают, что ли, что еды у нас в обрез. Что за хамство и неуважение. Надо немедленно донести Главе!

Лишь бы разболтать…

Сова со мной солидарна.

— Язык свой на место донеси, — прикрикивает на Чайку, не дав той завершить гневную тираду. Правильное решение: если нашу сплетницу вовремя не заставить замолчать, ее можно слушать до самого вечера.

— Совсем обнаглела, старая, — ворчит та, тем не менее затыкаясь. Подхватывает тяпку и направляется к грядкам, естественно, не забыв по пути несколько раз обернуться, чтобы выразить свое отношение к Сове.

— Ты бы с ней поосторожнее, — высказываюсь, когда остальные тоже тянутся к своим участкам, и мы с пожилой женщиной остаемся вдвоем.

Сова одаривает меня недовольным взглядом исподлобья.

— Кто бы говорил. Разберусь.

И бредет по широкой борозде. Опирается на клюку одной рукой и несет тяпку с длинным черенком во второй, чем-то отдаленно напоминая лыжницу.

А я ловлю себя на том, что по-прежнему выдвигаю версии о том, кто кем был в прошлой жизни. Сова может грубо говорить, но при этом не отличается ни злобой, ни жестокостью. Как она могла оказаться здесь? За что?