Птицеферма (СИ)

— Ну, чего встала?! — за заминку мне тут же прилетает недовольный окрик той, о ком я в этот момент думаю. — Сорняки сами себя не выполют. Еще нужно успеть полить свеклу!

Вздыхаю и принимаюсь за работу.

Чертовы сорняки. Почему на Пандоре они растут в десять раз лучше, чем культурные растения?

А еще думаю о том, что следует стащить за ужином кусок хлеба или синтетического мяса для Дэвина. Две недели на моркови и свекле — жестоко даже для Пандоры.

* * *

В промежуток между окончанием работы и ужином ухожу к реке ополоснуться. Говорю себе, что пропотела насквозь. Сама же понимаю, что оттягиваю момент объяснения с Ником. И как вести себя с ним теперь, по-прежнему не знаю.

К тому же, неимоверно хочется спать, и желание выяснять отношения от этого притупляется еще сильнее. Прошлая ночь была практически бессонной, будущая обещает стать не лучше — мы договорились с Дэвином о новой встрече. Он слишком мало успел мне рассказать. Необходимо все выяснить о темных делах, творящихся на Пандоре. Даже если мои работодатели давно списали меня со счетов, я сама не намерена сдаваться. Больше — ни за что.

Весь ужин сижу как на иголках. Ник или притворяется, или правда чувствует себя совершенно расслабленно. Болтает с сидящим рядом Сапсаном, лишь изредка обращая на меня внимание, и то не заговаривая.

— А что они устроили утром! — вдруг, когда еда уже роздана и разговоры смолкают, четко слышится в тишине, прерываемой лишь стуком ложек. — Я как раз пошла к Кайре забрать свой таз, а тааааам, а у ниииих…

Чайка. А Кайра живет через стену от нас, и то, кто такие «они» и у кого этого «у них», не вызывает сомнений.

Крепче сжимаю столовый прибор в пальцах. Жаль, что сегодня на ужин жидкая похлебка и в моих руках не вилка — с удовольствием бы воткнула ее в чей-то длинный язык.

— …Мы-то думали, Пересмешнику Момот там все отбил, а оно… работает!..

— Ну, спасибо за «оно», — бормочет Ник.

Предпочитаю промолчать.

Работает «оно» как надо, не признать не могу.

* * *

Когда Ник возвращается в комнату, сижу на подоконнике и бездумно смотрю в вечерние сумерки. По правде говоря, я устала думать и строить всевозможные гипотезы. Пусть будет как будет.

Он заходит и запирает за собой дверь. Бросаю на него взгляд и снова отворачиваюсь. Не знаю, с чего начать. И не хочу начинать — иначе начну с обвинений.

Ник остается у двери.

— Мне запретили тебе что-либо говорить, — заговаривает оттуда, благо помещение маленькое.

Хмыкаю. Обнимаю руками плечи. Все еще смотрю в надвигающуюся темноту.

— А то — что?

— А то ты уже не вернешься, — голос серьезный. Это заставляет меня повернуть голову.

Ник не стоит у двери, как я думала, а сидит на полу, подтянув к себе ноги и опершись о дверь спиной. Крутит в длинных пальцах шнурок, снятый с волос. Нервничает?

— В смысле? — не понимаю.

— В прямом. Я общался со специалистами. Людям, подвергнувшимся серьезному воздействию слайтекса, нельзя напоминать о том, кем они были, если те сами не начали вспоминать. Иначе мозг уцепится за услышанное и уже наверняка ничего не вспомнит. Прежняя личность не вернется.

— Отличная версия, — бормочу. Но верить в нее не спешу.

— Какого черта ты сама не сказала, что помнишь меня?

— Кому? Пересмешнику? — уточняю с издевкой.

Игнорирует вопрос, поджимает губы. Ник чудовищно серьезен, таким он бывает редко, теперь помню наверняка. Предпочитает говорить о серьезных вещах с усмешкой. Но не в этот раз.

— Ты совершенно точно меня не узнала, там, у холма, при высадке. Я же видел.

— Не узнала, — признаю. — Я начала вспоминать позже.

— Они говорили, что знакомое лицо может помочь снять блокаду слайтекса.

— Или падение с крыши, — невесело усмехаюсь. Спрыгиваю с подоконника, подхожу и сажусь напротив, на пол, опираюсь спиной о кровать, зеркаля позу собеседника. — Ты мог сказать позже. Я ведь намекала.

— Фразой про ангелов-хранителей? — внутри ёкает — запомнил. — Откуда я мог знать, что это не случайное совпадение? Или когда вдруг обратилась по имени, но списала это на сокращение от Пересмешника? А Пересмешник действительно, черт его дери, звучит похоже. Если ты меня узнала, почему не сказала сама, прямо? — он выглядит таким искренним, будто правда не понимает. Или пытается заставить меня в это поверить?

Во мне борются вера и неверие. И прежнее отношение к Нику и безграничное доверие ему побеждает. Вот она — моя слабость. Ник сам — моя слабость.

Не хочу ему врать.

— Я не видела твоего лица, — признаюсь.

— В смысле?

— В воспоминаниях, — поясняю, морщась. — Это как… вспышки. Видения. Я видела Старика, Джилл, твою маму, какие-то сцены из прошлого. Тебя. Много тебя. Но всегда «без лица».

Ник смотрит с недоумением; ерошит пальцами свои волосы.

— Что не так с моим лицом-то?