Птицы белые и черные

— Я в нее попал? — свистящим шепотом спросил Витька. — Я же в тебя хотел… А я — в нее? Я же думал, что это ты…

Антипов не ответил и даже не взглянул на него. С большим трудом поднял отяжелевшее тело Маши на руки, встал и медленно пошел по утоптанной тропинке к баракам с длинным рядом освещенных окон. Витька издал какой-то странный звук, догнал их и загородил дорогу:

— Маша! — Он старался заглянуть в запрокинутое лицо. — Я не хотел в тебя! Я не знал, что это ты, Маша! — Он закричал, сжал кулаки. — Я в него хотел!!

— Уйди… — сквозь зубы процедил Антипов и двинулся дальше по дороге, сильно припадая на хромую ногу.

Витька обессиленно опустился на снег, стащил с головы кепку и утер ею лицо. Глаза бессмысленно блуждали вокруг, губы кривились:

— Маша… Маруся… что ж я наделал, а? Ох, мама… маманечка, что я наделал… — Вдруг он вскочил и бросился назад, к мосту.

Подбежал, схватил со снега самопал. Рука нашарила в кармане пальто патрон. Дрожащие пальцы долго втискивали патрон в затвор, и губы бессвязно бормотали:

— Щас, Маша, щас… Ты простишь меня, Маруся… Щас, щас…

Витька расстегнул пальто и приставил ствол самопала к сердцу. Ствол был коротким, и рука свободно дотягивалась до спускового крючка. На тыльной стороне, между большим и указательным пальцами, была видна татуировка: «Маша». Большие синие буквы.

Витька посмотрел в черное, мерцающее россыпью голубых звезд небо, вновь прошептал:

— Прости, Маша… я не хотел…

Пламя и свинец сильно ударили его в грудь, и он упал навзничь, выронив из руки самопал.

Быть может, в последние секунды своей жизни он вдруг увидел совсем другое небо — весеннее, радостное, с грудами белоснежных облаков. И стая голубей рвалась к этим облакам. Ах, какие прекрасные были эти голуби! Какие свободные и счастливые!

…Антипов быстро шел по больничному коридору, держа на руке маленького Игорька, а другой рукой придерживал наброшенный на плечи халат. Вдоль окон плотно друг к другу стояли кровати, на которых лежали раненые. Двери в палаты раскрыты, и там все пространство тоже густо уставлено койками. Пожилая медсестра шла впереди и наконец остановилась перед раскрытой дверью в последнюю палату, показала Антипову:

— Во-он она… у окошка лежит, видать?

Антипов потоптался у порога, и взгляды женщин, находившихся в палате, устремились на него вопросительно и выжидающе.

Тогда Антипов двинулся вперед, осторожно лавируя между кроватями.

Маша лежала на спине. Глаза закрыты, бескровное лицо осунулось. Серое солдатское одеяло закрывало ее почти до подбородка.

Антипов молча смотрел на нее, проглотил ком в горле, крепче прижал к себе малыша. Маша почувствовала их присутствие и медленно открыла глаза.

— Игоречек… — проговорила она хриплым, чужим голосом. — Игоречек…

Антипов наклонился над кроватью, чтобы малыш оказался поближе к матери, и она протянула к нему руку, погладила по головке, опять слабо улыбнулась.

— Скажи, Игорек… — проговорил Антипов, — мама, скорей поправляйся…

— Мама… — прошептал малыш. — Мама… к маме хочу… — и захныкал, протягивая ручонки к матери.

Антипов разогнулся, стал его качать, успокаивая.

— Коля… — вновь тихим, хриплым голосом позвала Маша.

Антипов перестал качать Игорька, вопросительно смотрел на Машу.

— Витьку… не надо… пожалейте его, Коля… Он не виноват…

— Он сам пришел и во всем сознался, Маша… — негромко ответил Антипов. — В ту же ночь.

Глаза у Маши расширились, черная боль всплыла в них.

— Витька… бедный Витька…

…Весной она поправилась и уезжала к своим подругам в Алма-Ату. Антипов провожал их. Погрузил в вагон нехитрые пожитки, потом подхватил на руки Игорька и тоже унес в вагон. Расцеловал в обе щеки, пробормотал:

— Расти большой, брат, люби маму, — посадил малыша на скамью у окна и вышел.

Маша стояла на деревянном перроне, рука у нее была на перевязи. Она с улыбкой взглянула на Антипова. Он стоял в двух шагах, у самого вагона, в углу рта закушена папироса, окоченевшие глаза, черные, почти безумные, устремлены на нее.

А мимо торопились люди с узлами и корзинами, грузились в вагоны, переругивались.

— Быстрее давай, мешочники чертовы! — кричала проводница. — Сейчас отправляемся! Разъездились туда-сюда, спасу нету!

Маша попрощалась с Керимом. Он осторожно обнял ее и поцеловал в щеку, еще раз сказал:

— Обязательно пиши…

Он резко отвернулся, быстрыми шагами пошел к вокзалу.

Маша шагнула к вагону и взялась за поручень. Длинно, натужно прокричал паровоз. Антипов вдруг рванулся к ней, схватил за руку, потом обнял за плечи, притянул к себе, стал жадно целовать глаза, щеки, губы и заговорил с силой, обжигая словами и самим своим дыханием:

— Останься, Маша… родная моя, любимая… Маша! Мария! Останься! Сдохну я без тебя, Маша! Как собака…

И сильный, мужественный мужчина вдруг заплакал и не стеснялся своих слез. Они текли по щекам, он пытался улыбнуться, губы дрожали и кривились, а слезы все текли.

— Коленька, родной, прости меня… не могу… прости… Так лучше будет, Коля, так лучше…