Птицы белые и черные

Витька метнулся к машине, успел прыгнуть на задний широкий бампер. Пока цистерна набирала скорость после поворота, он успел ловко сорвать пломбу и отвернул кран. Густая, темно-коричневая патока полилась в подставленную кепку.

Потом он пил эту патоку из кепки, облизываясь и причмокивая. Отпил ровно половину и протянул кепку Полякову:

— На, попей… сладкая…

— Не буду. — И Поляков отвернулся.

— Почему? — удивился Витька.

— Ворованное… Поймали бы, из школы исключили…

— Че ты сказал? — прошипел Витька и сразу изменился в лице. Оно стало злым и хищным, как у волчонка.

— Ворованное, — повторил Поляков.

— Ах ты… — И Витька хлестнул кепкой с патокой Полякова по лицу. — Слабак, фикстула! Небось каждый день пирожные жрешь и еще фикстулить, да? — Он хлестал его этой кепкой, брызги патоки летели в разные стороны. Поляков побежал от него, Витька бросился догонять и наскакивал на него как петух, лупил по спине тяжелой полевой сумкой с книгами…

…Лайнер был советский. Он выделялся своей влажно- алой окраской среди «Боингов» и «Каравелл». И надпись: «Аэрофлот СССР», и черноволосая красавица стюардесса. Она улыбнулась так, что не у одного боксера стало пусто под сердцем и душа тронулась, поплыла, покачиваясь.

— Здравствуй, родной Аэрофлот! Летим, когда хотим и куда хотим!

— С победой вас, ребятки! — сказала стюардесса. Она взглянула на легковеса Чернышева и добавила с той же ошеломляющей улыбкой: — А вы мне больше всех понравились.

— Правда? — Чернышев победоносно оглядел ребят. — Девушка, родная, так я же холостой!

— В третий раз развелся, а больше не расписывают, — добавил «муха» Каштанов.

Виктор шел к самолету один. Субтропическое солнце заливало необъятную гладь аэродрома, и вздрагивающие струи горячего воздуха поднимались над размягченным асфальтом.

— Привет, чемпион! — услышал Виктор совсем рядом. Голос громкий и насмешливый.

Его обогнал Потепалов. Он. размашисто вышагивал вразвалочку, носки — внутрь, пятки — врозь, как ходят боксеры. Обогнал и не оглянулся. Виктор с усмешкой посмотрел ему вслед.

В самолет он поднялся чуть ли не последним. Черноволосая стюардесса провела его в центральный салон, огляделась. Все места были заняты, кроме одного, рядом с Потепаловым.

— От судьбы не уйдешь, — усмехнулся Виктор и плюхнулся в кресло.

Потепалов пыхтел, то и дело вытирал мокрую, багровую шею платком. В другой руке он держал какую-то книжку.

— Детектив? — спросил Виктор, самим вопросом давая понять, что не хочет ссориться с ним и даже вроде бы просит у него прощения.

— Нет, — ответил Потепалов.

Затрещал микрофон, и голос стюардессы, окрашенный металлом, сообщил, какой рейс будет выполнять самолет, сколько времени он будет находиться в полете и фамилию командира корабля.

— Николай Иваныч, у тебя родственников много в Москве? — Виктор снял пиджак, забросил его на сетку, посмотрел в иллюминатор.

— Жена, две дочки и бабка…

— Бабка? — удивился Виктор. — Сколько ж ей лет?

— Девяносто.

— Ого! А мать и отец где?

— Погибли на войне… Что это тебя любопытство разбирает? — холодно спросил Потепалов.

— Уж и спросить нельзя. — Виктор отвернулся, стал смотреть в другую сторону.

Почти рядом с ним, чуть впереди, сидела величественная старуха с высокой, сиреневого цвета, прической. Виктор видел ее профиль и длинные, худые руки. На костлявых пальцах сверкали кольца, алчно вспыхивали бриллианты. Колец было очень много, по нескольку штук на каждом пальце. Руки перелистывали журнал. Моды. К старухе подошла стюардесса, почтительно наклонилась, что-то громко произнесла по-английски.

— А у тебя? — вдруг услышал он голос Потепалова.

— Что — у меня? — не понял Виктор.

— Родители?

— Мать и отчим… бабка тоже была, померла четыре года назад…

— А отец?

— Погиб… Мать бригадиром на сахарном заводе работает… Отчим прорабом на стройке…

— Ты вот что… — Потепалов помедлил. — Мой тебе совет… Возвращайся к Герману Павловичу.

— Это еще зачем? — ерепенисто спросил Виктор.

— Ну… мой тебе совет…

— Пусть детишек воспитывает… — жестко ответил Виктор и нахмурился. — Да и не возьмет он меня обратно…

От тягучего гула заложило в ушах. Самолет задрожал на взлетной дорожке, побежал, набирая скорость.

…Поезд пришел в Москву под вечер. Степан Егорыч выбрался из вагона, буркнул на прощание проводнице: «До свидания» — и двинулся по перрону к выходу в город. Молчаливые прохожие торопливо обгоняли его, задевали локтями, толкали. Степан Егорыч оглядывался по сторонам.

Площадь перед вокзалом была запружена людьми. Стадо машин скопилось в центре. У стоянок такси тянулись очереди с чемоданами, узлами, корзинами. Зажглись фонари, и опять стало светло, только свет был какой-то желтоватый, призрачный.

У выхода из вокзала тянулся длинный ряд деревянных прилавков, и там продавались цветы. Они стояли в корзинах и ведрах, кучами лежали прямо на прилавках. Тюльпаны, гладиолусы, сирень, астры, розы.

Степан Егорыч медленно пошел вдоль прилавков, выглядывая букетик поприличнее. Дородные, плечистые продавщицы протягивали ему розы и астры:

— Гражданин, розочки чайные, загляденье… сон!

— Товарищ, астры, астры…