Птицы белые и черные

— Почему обязательно что-то должно случиться? — пробурчал Генка, отводя взгляд в сторону. — Просто плохое настроение.

Валерий Юрьевич помолчал, снова спросил:

— Так что все-таки случилось? Двоек нахватал? Морду набили? Девушка на свидание не пришла? — Отец чуть усмехнулся.

— Ни то, ни другое, ни третье, — ответил Генка. — Сказал же — просто плохое настроение.

— В математическом кружке был?

— Нет…

— Почему? Ты же обещал, что снова начнешь ходить.

— Я не чувствую никакого интереса к математике.

— А к чему ты чувствуешь интерес, к этому? — Валерий Юрьевич взял спортивный журнал, лежавший на полу, поднял его. На обложке был изображен парящий в воздухе прыгун с трамплина. — Пойми, если человек ничего другого, кроме этого, в жизни не умеет, он… бездумный кретин.

— Может, и я бездумный кретин.

— Послушай, Геннадий, я устал повторять: для мужчины в жизни главное — его дело. Которое обеспечит ему будущее, уважение окружающих и будет приносить ему духовное удовлетворение.

— А мне это занятие приносит духовное удовлетворение.

Отец задумчиво прошелся по комнате, от стола к двери.

— Ты думал, что с ними бывает потом?

— С кем?

— С твоими чемпионами? С летающими лыжниками, боксерами, штангистами, хоккеистами. Когда им, к примеру, перевалит за тридцать? Если они раньше не становятся инвалидами.

— А че тут думать… Живут, работают…

— Кем?

— Ну мало ли… у нас безработицы нет.%

— Не ерничай. Физкультурниками работают. При школах и домах отдыха! Это еще повезет, если тренером в какое-нибудь спортивное общество возьмут. На 180! До гробовой доски!

— Ну и что? — простодушно взглянул на него Генка.

— Ты женишься, заведешь детей. На что ты будешь содержать семью?

— На богатой женюсь, — усмехнулся Генка.

В дверь постучала мать:

— Ребятки, ужин стынет!

— Сейчас! — отозвался Валерий Юрьевич и вновь задумчиво заходил по комнате, снова заговорил устало: — Послушай, Геннадий… Мне сорок три, а я уже доктор наук. Ты хоть раз задумывался над этим? Чего мне это стоило?

— Ты талантливый, пап, а я — нет… — миролюбиво проговорил Геннадий и даже улыбнулся. — Ну че тут сделаешь?

— Нда-а, брат, переубедить тебя почти невозможно… Мне жаль тебя, честное слово. Жаль твою будущую скудную, тупую жизнь… Ты когда-нибудь спохватишься, но будет поздно. Будешь тогда винить во всех своих неудачах окружающих и оправдывать себя… — Блуждающий взгляд отца упал на стол, заваленный журналами и магнитофонными кассетами; и вдруг он увидел кинокамеру: — А это еще что?

Он взял ее в руки, расстегнул футляр, рассматривал с удивлением:

— Дорогая вещь. Откуда она у тебя?

— Да так… взял у одного кента…

— Как это — взял? — Валерий Юрьевич заметил, как смешался сын, как испуганно юркнули в сторону его глаза, и, почувствовав неладное, переспросил: — Как это — взял? Кто мог дать тебе такую дорогую вещь? Зачем?

— Нужно было… — промямлил Генка.

— Зачем? Что ты собирался снимать?

— Ну, это… тренер попросил… сказал, что будет снимать наши прыжки… — так же неуверенно проговорил Генка.

— Придумай что-нибудь поумнее, — сказал отец. — В любом спортобществе есть кинокамеры и люди, которые умеют снимать… — Он молча походил по комнате, взглянул на сына, сидевшего теперь на диване опустив голову. — Ну, придумал?

Генка молчал.

— Почему ты молчишь, Геннадий? — Валерий Юрьевич встревожился еще больше.

— А чего говорить-то?

— Откуда у тебя эта кинокамера?

— Сказал же, взял у одного человека…

— Кто этот человек? Как его зовут? Телефон?

— Зачем тебе?

— Я ему позвоню. Потому что я тебе не верю.

— Да зачем, папа? — Генка поднял на отца умоляющие глаза.

— Я по твоим глазам вижу, что ты врешь. Интересно все же знать, какой полоумный дал тебе такую дорогую вещь. Даже на время.

Генка молчал как проклятый. В дверь снова постучали:

— Валерий? Гена? Чем вы там занялись? — Мать приоткрыла дверь, заглянула: — Ну что вы в самом деле? Все остыло давно.

— Сейчас, Лена, сейчас. У нас важный мужской разговор.

— А после ужина его нельзя продолжить?

— Нет, — отрезал Валерий Юрьевич.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась мать и вошла в комнату.

Отец и Генка молчали, наконец Генка пробурчал:

— Да ничего не случилось… Подняли панику…

Отец спрятал камеру за спину, другой рукой обнял мать за плечо, мягко выпроваживая ее из комнаты:

— Леночка, дорогая, оставь нас, пожалуйста. Мы тебе все потом расскажем, не беспокойся.

Мать неохотно вышла, сказав:

— Господи, нужны мне ваши секреты. Я телевизор пошла смотреть. Ужин сами разогревайте.

— Долго молчать будем, Геннадий? — Отец плотно закрыл дверь и даже накинул крючок.

— А че говорить-то? — Генка изнемогал от собственного бессилия.

— Где ты взял кинокамеру? И зачем?

Генка до крови разодрал заусеницу на большом пальце, но продолжал ковырять. Вдруг вскинул голову — в глазах у него стояли слезы:

— Ну украл! Устраивает тебя?

— Что? — Отец даже пошатнулся, будто его ударили. — К-как? К-как украл? Что м-мелешь, Геннадий? — В голосе были испуг и растерянность. — Ты что, пьян, что ли?

— Ничего не пьян! — уже зло и с отчаянием отвечал Генка. — Украл — и все!