Птицы белые и черные

— Пусть лицемер, а пьеса — пакость. Еще большее лицемерие. А к главному бегал, потому что уже полтора года в простое, ничего не играю. Не хуже меня знаешь, каково это. — Федор Семенович ущипнул струны и запел своим сочным баритоном:

— «Гори, гори, моя звезда-а. Звезда любви-и приветная, ты у меня одна, заветная, другой не будет никогда-а…»

— Давайте за Глашеньку выпьем, — перебила Тоня. — Глашенька, родная, дай тебе бог счастья и всего, всего… Ты в нашем гадюшнике — просто луч света в темном царстве!

— Ой, что ты, Тоня, перестань! — смутившись, отмахнулась Аглая Антоновна. — Винегрет попробуйте, девочки. И салат со сметаной, Федя.

— Откуда имя такое странное? — весело спросил Федор Семенович. — Аглая?

— Почему странное? Древнерусское имя. Вернее, греческое. Означает «блеск», «красота».

— Понял ты, медведь? — сказала Тоня. — Блеск и красота!

— Папа был помешан на Достоевском, а у него, помните, в «Идиоте» Аглая? Вот когда я родилась, он и произвел меня в Аглаи. Даже маму не стал спрашивать. Мечтал, что я буду артисткой, три раза в театральное училище поступать заставлял… А потом до самой смерти никак не мог смириться, что его дочь Аглая — простая гримерша в театре. Даже плакал по ночам… — Аглая Антоновна опять как-то беззаботно-покорно махнула рукой и рассмеялась. — Как я его тогда жалела, мучилась, что не оправдала его надежд…

— Ты не простой гример, Глашенька! — воскликнула Тоня. — Ты лучший в мире гример! Художник! Талант!

…Свадьба шумела в большом зале ресторана. За длинными столами, поставленными буквой «Т», сидело довольно много гостей.

Мишка суетился возле молодых, то и дело щелкал камерой. Когда они церемонно поднимались и целовались при тосте «Горько!». Когда разговаривали с родителями. Когда им подносили свадебные подарки…

— Э-э, парень! — позвала Мишку подвыпившая компания с угла стола, видимо, друзья жениха. — И нас сними!

— По уговору я снимаю только жениха с невестой и родителей, — сухо ответил Мишка, с неприязнью посмотрев на захмелевших ребят.

— Брось! Не кобенься! Снимай давай! Не обидим! Сколько тебе? Четвертной хватит? На! — И один из ребят уже совал ему скомканный четвертной, и Мишка, нахмурившись, все же взял его и сказал:

— Снимки отдам жениху.

— Когда, когда?!

— Послезавтра…

А за столом опять закричал кто-то: «Горько-о! Ох, как горько-о! Подсластить надо!», и Мишка побежал к президиуму стола, потому что смущенные жених с невестой уже встали и целовались…

— …Очень хорошие были снимки, Миша, — говорила заведующая детским садом, миловидная, средних лет женщина в белом халате. Она сидела за столом в своем кабинете. На столе — фаянсовый кувшинчик с тремя живыми гвоздиками, настольный календарь, небольшая стопка деловых бумаг.

— Я рад, — скромно сказал Мишка, стоя перед столом с сумкой через плечо и фотоаппаратом на груди.

— Вот деньги за снимки. Возьми, пожалуйста.

Мишка взял деньги, пересчитал, сказал:

— Здесь больше, чем нужно. — И положил на стол десять рублей. — Мы договаривались по три рубля за снимок. Значит тридцать рублей.

— Нина Сергеевна, мама Степы черненького, была так довольна снимком, что добавила тебе еще десять рублей.

— Нет. Передайте ей спасибо, но денег лишних не надо, — твердо ответил Мишка.

— Ну что ж… Ты молодец, Миша… Завидую твоей маме. — Заведующая смотрела на Мишку с нескрываемым удовольствием и симпатией. — Скажи, а куда ты деньги деваешь? Прости за нескромный вопрос.

— Да расходятся… — вздохнул Мишка. — Матери отдаю… на пленку, на бумагу… себе по мелочи… Ботинки вот вчера новые купил. — И он чуть выставил вперед ногу в новом ботинке…

— Ты молодец, — уже твердо сказала заведующая. — Где тебя искать, если еще раз понадобишься? Я тебя всем рекомендовать буду.

— Запишите телефон, пожалуйста…

…Мишка осторожно открыл дверь и прошмыгнул в прихожую. Снял пальто, разулся, положил на пол сумку. На кухне шумели гости. Мишка услышал громкий голос Федора Семеновича:

— А где твой сын, Глаша? Гуляет до сих пор?

— По делам своим ходит. Он у меня деловой, учится, фотографирует.

— Нас бы сфотографировал на память, а? Всех вместе! А то народных да заслуженных во всех газетах печатают, а рядовых трудяг артистов только на юбилей семидесятилетия!

Люба и Тоня рассмеялись.

— Сыграй лучше, Федя, — попросила Глаша. — А мы споем, а, девочки?

Мишка подхватил сумку и прошмыгнул в свою кладовку, зажег свет, закрыл дверь и накинул крючок…

За стеной, на кухне, слышалась гитара и негромкие голоса Тони, Любы и Аглаи Антоновны:

— «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке,
А мимо пролетают поезда,
И рельсы, как уж водится, у горизонта сходятся,
Где ж вы, мои весенние года-а?»

Потом гитара и голоса умолкли, и артистка Тоня со вздохом сказала:

— К сожалению, девочки, половину жизни мы уже прожили — что верно, то верно.

— Лучшую, — добавила Люба, — весенние годочки…

— И ни славы, ни денег… — язвительно добавил Федор Семенович.