Птицы белые и черные

…А вечером, когда Венька Панов провожал Лену домой, Виктор поджидал их, привалившись спиной к чугунной решетке зоопарка. В красноватых лучах заходящего солнца было видно озеро, деревянные будки на нем и лебеди, застывшие на стеклянной глади озера. Где-то в глубине зоопарка на разные голоса кричали голодные звери.

— И он тебе нравится? — услышал Виктор издалека голос Веньки Панова.

— Нравится…

— Этот подонок? Он же шмотками заграничными фарцует! Он… со всякой шпаной якшается! Портвейн жрет, как алкаш…

Из полумрака с другой стороны к Виктору подошли двое парней, длинноволосые, в кожаных коротких куртках. Длинные вязаные шарфы намотаны на шеи. Один дымил сигаретой, не вынимая ее изо рта. Воротники курток подняты, ни дать, ни взять — американские битлы с журнальной картинки.

— Эти? — спросил один.

— Кента на себя возьмите, — негромко сказал Виктор. — А с герлой я сам поспикаю. Сначала я.

— О’кей, — сказал второй. И они вновь растворились в зыбком полумраке.

Проскакивали редкие машины. Через улицу, напротив зоопарка, светились огнями высокие кирпичные дома, у подъездов теснились машины. Уже поздно, и прохожих почти нету.

— Ничего не понимаю, — вновь, уже близко раздался голос Веньки Панова. — Как такой человек может нравиться?

— Ты много чего не понимаешь, Веня…

— Может быть… В дураках, правда, никогда не ходил.

— Можно быть очень умным, Веня, и многого не понимать.

— Ну, не знаю, не знаю… Только должен тебе сказать…

Венька не договорил, потому что перед ним из полумрака неожиданно возник Виктор:

— Тебя… на минуту… — Он пальцем указал на Лену.

Она молча шагнула к Виктору. Отошли шагов на десять, но Виктор не останавливался. Еще десять шагов. Наконец, он остановился, резко повернувшись, и Лена едва не наткнулась на него.

— Ну что, стукачка? — хрипло спросил он и наотмашь сильно ударил ее по щеке.

Девушка пошатнулась, закрыла лицо руками.

А в это время позади них послышались возня, шарканье ног по асфальту, глухие удары, ругань.

— Стерва, — сплюнул Виктор. — И я еще такую стерву за человека считал! — Он зашагал в темноту…

— …Зачем тебе деньги?

— Нужно.

— Зачем? — настаивала Татьяна.

— Нужно, — повторял Виктор.

— И сколько же тебе нужно?

— Сто рублей.

— Зачем?

— Нужно. Я тебе отдам, успокойся.

— Каким образом?

— Не важно каким. Отдам.

— Нет, это очень важно. Ты не работаешь, где же ты достанешь деньги, хотела бы я знать?

— Ты тоже не работаешь, однако они у тебя есть.

— Мы живем на средства, оставшиеся от Павла Евгеньевича!

— В этих средствах есть моя доля, — настаивал Виктор. — Вот из моей доли и дай.

— Из какой твоей доли? — Глаза Татьяны широко распахнулись, она с удивлением и страхом смотрела на сына, такого чужого и непонятного.

— Я знаю, что он положил большую сумму на мое имя в сберкассу, — сказал Виктор, и в его голосе слышалась угрожающая уверенность, — и я имею право на свою долю в наследстве.

— Боже мой… — прошептала Татьяна. — Это какой-то страшный сон…

— Дай мне денег. Мне уходить нужно.

— Никаких денег ты не получишь, — холодно отчеканила мать. — А на ту сумму ты сможешь претендовать только после своего совершеннолетия. Так Павел Евгеньевич написал в завещании.

— Ну-у, ладно! — сжав кулаки, Виктор шагнул к ней, и мать в страхе попятилась. — Можешь подавиться этими деньгами! Думаешь, без тебя не обойдусь?! Посмотрим! — Он вышел из комнаты, а потом из квартиры, с грохотом захлопнул дверь.

Татьяна обессиленно опустилась в кресло, отупевшим взглядом глядя в пространство. Потом нашарила на столике пачку сигарет, закурила. Зазвонил телефон. Только третий звонок вывел ее из состояния оцепенения. Она подняла трубку:

— Слушаю.

— Здравствуйте. Это говорит Сергей Владимирович Кольцов, классный руководитель Виктора Суханова. Мне бы хотелось поговорить с его матерью.

— Я слушаю вас.

— Я хотел бы увидеться с вами, по возможности не откладывая в долгий ящик. Когда вы можете прийти в школу?

—  Сейчас приеду. — Она положила трубку и еще долго сидела неподвижно, и на лице застыла бесконечная усталость…

— …Я понимаю, много непослушных, неуправляемых, трудных подростков, но откуда эта удивительная, холодная жестокость? — говорил Сергей Владимирович, расхаживая у меловой доски.

В классе их только двое — он и Татьяна.

— Простите, здесь можно курить? — перебила его Татьяна.

— Что? Ах, курить? Да, да, пожалуйста. — Сергей Владимирович некоторое время молча наблюдал, как она доставала из пачки сигарету, несколько раз щелкнула зажигалкой. — Извините, где вы работаете?

— Нигде…

— Понимаю…

— Ничего вы не понимаете. — Она затянулась, с силой выпустила изо рта дым.

— То есть? Вы хотите сказать…

— Ничего я не хочу сказать. Просто не понимаете — и все.

— Может быть… — пожал плечами Сергей Владимирович и присел за стол напротив Татьяны. — И ведь ваш Виктор не производит впечатления избалованного барчука, папенькиного сынка…

— Я и не баловала его никогда.

— Вот-вот! — Сергей Владимирович даже обрадовался. — Здесь какая-то смесь озлобления и неверия ни во что… Он что-нибудь любит?

— Любит слушать музыку, — ответила Татьяна, отрешенно глядя в окно. На улице незаметно наплывали сумерки.