Птицы белые и черные

…Пока составляли протокол, Виктор опять молчал.

— Значит, раньше вы никогда этого юношу не видали? — не ц первый раз спрашивал розовощекий младший лейтенант.

— Я уже говорил вам, что нет! Он позвонил в квартиру, я вышел, и он набросился на меня. И если вы не примете меры, я…

— Примем, примем, гражданин Сидякин, не сомневайтесь. Я эту хиппи прямо счас на пятнадцать суток оформлять буду. Утром — в нарсуд. Пусть посидит подумает. — В общем, все ясно, не волнуйтесь, гражданин Сидякин. Желаю вам всего хорошего. Ступайте, ступайте, а то простынете. Вон вы как — налегке.

Роберт Николаевич ушел, на прощание бросив испепеляющий взгляд на Виктора. После его ухода стало относительно тихо. Кроме младшего лейтенанта за дубовым парапетом еще один милиционер, сержант, пил чай и ел бутерброд с толстым куском колбасы.

— Ну, что, друг, личность свою определять не желаешь? — строго спросил младший лейтенант. — Ведь в камеру посажу и буду там держать, пока не признаешься.

Виктор молчал, глядя в окно, забранное решеткой.

— А че ты на гражданина с кулаками кинулся? Что он тебе сделал?

Виктор молчал.

— Ты раньше этого гражданина знал?

Виктор молчал. И тут розовощекий младший лейтенант с такой силой врезал кулаком по столу и так заорал, что сержант, пивший чай, испуганно покосился на него:

— А ну — отвечать, когда с тобой старший разговаривает, сопляк, мать твою!

Виктор вздрогнул, посмотрел на младшего лейтенанта. У того добродушные голубые глаза сделались черными.

— Че ты передо мной выдрючиваешься?! С тобой по-человечески разговаривают!

— А чего со мной разговаривать? — Виктор вновь отвернулся к окну. — Сажайте на пятнадцать суток — и все.

— Как зовут тебя?

— Ну Виктор…

— Фамилия?

— Ну Суханов…

— За что незнакомого человека избил? Ты что, ненормальный? Если ненормальный, щас в психдиспансер отправлю.

— Это мой отец.

— То есть, как? Не понимаю… — растерялся младший лейтенант.

— Что такое отец не понимаете? — насмешливо посмотрел на него Виктор.

— А как же? То есть, он что? Ничего про тебя не знал, что ли?

— Вот именно…

— Постой. А как же алименты? Не платил, что ли?

— Мать не брала с него никаких алиментов.

— Понятно… Это вы, значит, первый раз встретились?

— Ага… Я его нашел…

— Понятно… — Младший лейтенант задумался, глядя на Виктора. — А фамилию, адрес кто дал? Мать?

— Справочная дала.

— Понятно… — в третий раз произнес младший лейтенант. — Ладно, иди домой. — Он взял со стола протокол и порвал его, швырнул обрывки в корзину. — Иди, чего смотришь?

Такого поворота Виктор никак не ожидал и смотрел на милиционера, потом поднялся, стал торопливо застегивать дубленку.

— Спасибо… — пробормотал он и шагнул к двери.

— Постой, — окликнул его младший лейтенант. — Больше чтобы ни-ни… Обещаешь?

— Обещаю… — подумав, ответил Виктор.

— Верю. Будь здоров.

…Когда Татьяна приехала, дома никого не было. Она не стала включать свет, прошла на кухню, устало опустилась на стул и замерла. На светящемся циферблате часов без пяти десять. Она все вспоминала и думала. Как же это могло произойти? Когда? Почему?

…Вдруг почему-то вспомнилось, как они отдыхали на Черном море и принесли телеграмму. Кажется, сам Павел принес эту злосчастную телеграмму. Она каталась на водных лыжах. Шла вдоль берега, а в катере сидели трое мужчин, да еще на берегу стояли зрители, и все орали, советовали, волновались:

— Танечка, главное, не напрягайся!

— Равновесие держи, равновесие!

— На волну правь, Танюша, на волну!

Ах, какое это было прекрасное время! У нее все получалось, и все ею восхищались!

— Потрясающая баба, — сказал на берегу один из мужчин, глядя, как Таня скользит по волнам на лыжах. — Прямо — царь-баба! Царица бала!

— К сожалению, она только для бала и создана, — мрачно ответил бородач Никита.

— Вы думаете, этого мало?

— Иногда… — пожал плечами бородач. — В жизни разные случаются моменты…

И в это время Таня упала, выпустив ручку троса. Вскинулся белый бурун воды, все ахнули, и двое мужчин, не сговариваясь, кинулись в воду.

— Не валяйте дурака! — сложив ладони рупором, крикнул бородач Никита. — Она прекрасно плавает!

А муж Тани Павел шел от здания санатория, держа в руке беленький бланк телеграммы.

Когда Таня выбралась на берег, ее окружили, наперебой говорили, как она замечательно катается, совали ломти алого арбуза, стакан с вином, гроздь винограда. Таня смеялась, отказывалась от угощения, что-то отвечала, показывая на катер, который теперь вез нового лыжника.

Павел остановился, не доходя до них десяток шагов, стоял и смотрел. Как сахарно вспыхивали на солнце ее зубы, как рассыпались мокрые волосы по бронзовым плечам, груди, на руках жемчужно светились. Он смотрел на нее, стиснув зубы, и хмурился. Комкал в руке телеграмму. Вокруг Тани галдели друзья. Подошли две женщины, поздоровались сдержанно, но Таня, переполненная счастьем, великодушная от ощущения своего превосходства, кинулась к ним, обняла, расцеловала. Потом она заметила стоящего в отдалении Павла и побежала к нему, тоже обняла, поцеловала холодными губами:

— Ты чего тут в одиночестве?

— Телеграмма тебе… от няньки… — сказал Павел.