Птицы небесные. 3-4 части

Мы летели к келье словно на крыльях, полные радостных надежд, но увиденное привело нас в уныние: большое запущенное строение, где прежде жили два старичка-монаха, скорее походило на столярную мастерскую, чем на келью. Обилие столярных станков с кожаными приводными ремнями, и верстаков, с древними изношенными инструментами, говорило о том, что эти простые и непритязательные монахи почти все время проводили в мастерской, а их крохотные кельи, подобные узким гробам, ибо в них не было даже окон, предназначались лишь для кратковременного забытья от трудов дневных, поскольку в таких помещениях невозможно было сделать даже поклон.

— Аскеты! — уважительно отозвался отец Агафодор за моей спиной, когда я осматривал кельи одну за другой.

Но не эта разруха побудила нас отказаться от кельи: полное отсутствие воды, для которой предстояло протянуть не меньше километра шланга, а о том, чтобы завезти на мулах на эту высоту рулоны шлангов и строительные материалы, нельзя было и мечтать — у нас не было таких денег.

Хотя расположение оказалось замечательным: впереди синело море, без конца и края, справа над лесным массивом возвышалась гора пророка Илии с церковью наверху, позади вздымалась вершина Афона, рощица верб окружала церковь и здание кельи, храм преподобного Афанасия сиял старинной позолотой древних икон и выглядел благолепно, но уныние овладело нашими сердцами. Помолясь с умилением в церкви, с глубокими вздохами мы покинули это место. Спустя некоторое время новый владелец кельи, предприимчивый архимандрит с братством (откуда-то с материка), оказался счастливее нас — за полгода он отремонтировал келью и подвел воду.

С печалью мы поведали отцу Филиппу о своем положении.

— Понятно, понятно, патерас. Что же, есть еще в лесу уединенная келья преподобного Антония Великого. Вот она, кстати, не нуждается в ремонте. Жизнь там суровая, но зато вода есть. Нужно, правда, с ее хозяином переговорить, он спустился пониже и теперь живет в Кавсокаливии. Пишите прошение на Духовный Собор.

Такое отношение игумена к нашей жизни трогало до слез…

Здоровье мое тем временем продолжало все больше ухудшаться. Я попросил своего верного друга помочь мне подняться с продуктами и водой в свою пещерку под большим камнем. Но, оставшись в ней один, вспомнил о крысах, которые, как я заметил, все-таки проложили новые ходы наверх, и в несколько переходов перетащил свой скарб подальше, на небольшую зеленую полянку среди сосен, окруженных громадными каменными глыбами. Посреди поляны непонятно как росло большое ореховое дерево.

Ночь прошла спокойно, но когда я вышел с четками погреться на утреннем солнышке, передо мною внезапно возникла монашеская фигура, недоуменно взирающая на меня. Старик-монах, по виду — грек, пришел собирать грецкие орехи и наткнулся на меня. Мы поприветствовали друг друга. Затем я повернулся и ушел в палатку, а старик, все время оглядываясь, скрылся в кустах. Не мешкая я перенес свое укрытие и вещи повыше, под большую сосну, ветви которой опускались до земли, образуя густой зеленый шатер. Через полчаса из кустов вынырнул знакомый старик-монах и двое послушников. Вначале они не могли понять, куда я делся, а потом принялись громко кричать во все стороны:

— Патер! Патер! — но я не откликался, укрытый густой хвоей.

Поорав до хрипоты, они собрали упавшие орехи в мешок и ушли. Наконец-то я смог выбраться из палатки и посидеть на теплом камне с четками в руках. В сумерках в кустах вновь послышался треск. Бежать уже было поздно и я, предполагая, что вновь вернулись монахи, остался на камне, перебирая четки. Но вместо монахов на поляну выскочил взрослый кабан-секач и принялся рыть ее, работая, словно бульдозер. Поскольку я сидел немного повыше и не шевелился, он не замечал меня, находясь совсем рядом. Но когда ветер подул в сторону зверя, он, понюхав воздух, сердито фыркнул и уставился на меня, шевеля пятачком. Потом, словно осознав что-то, с треском вломился в заросли и ушел вниз по склону. Вслед за ним загромыхали камни, потревоженные его движением.