Птицы небесные. 3-4 части

Стояла прекрасная теплая осень, серебряной паутиной опутывая леса, хотя ночи уже были холодные. В утренние часы, желая согреться на поднимающемся из-за моря пока еще горячем солнце, я взбирался с четками в руках на высокий камень, стоящий среди колючих кустов каменного дуба. Стоя на краю внушительной глыбы, я молился на восток, в направлении кельи преподобного Петра Афонского. Внизу громоздились такие же острые глыбы и каменные обломки. Внезапно тело мое ощутило легкий толчок в плечо. Взмахнув руками, мне удалось кое-как выпрямиться, но последовал еще один толчок, затем другой. Тело не смогло удержаться и полетело с высоты прямо на острия камней. Падая вниз, так ничего и не поняв, я успел в последнем усилии оттолкнуться от гранитной глыбы и с размаху обрушился в колючки, порвав подрясник. Но ни ран, ни порезов, ни ушибов на теле не оказалось, совершенно ничего, хотя смерть пронеслась совсем рядом! Тогда мне стало понятно, как люди разбиваются в горах, когда самонадеянно лезут в глухие места. Бог показал мне на этом примере, каким образом это происходит и как мог погибнуть и я от злобы духов, если бы ни милость Божия.

Наступившие сумерки ужаснули меня. Стоя на коврике у входа в палатку, я решил, что грежу: все обозримое пространство вокруг палатки шевелилось. Огромные полчища крыс собрались на камнях, траве и на кустах молодого дубняка. Серая шевелящаяся масса постепенно сжималась вокруг меня. Я быстро нырнул внутрь палатки, закрыл ее и, перекрестясь, приготовился к решительной обороне.

Атака крыс не замедлила: вначале они пытались прогрызть углы палатки, но ударами ног изнутри я отбрасывал их в стороны. Тогда крысы, словно посовещавшись, пошли на яростный штурм. Они начали прыгать на палатку, но, не удерживаясь на ней, с шуршанием съезжали по скользкой ткани. К тому же я «помогал» им изнутри кулаками. Не знаю, сколько это длилось, но устал я страшно, ни на мгновение не имея отдыха. В какой-то час, перед рассветом, как если бы прокричал петух, нападения прекратились и все стихло. Лишь тогда я перевел дух.

К вечеру следующего дня до моего слуха донесся негромкий человеческий голос. Я прислушался: как будто кто-то быстро молился вслух или читал Псалтирь. Кто мог это делать в лесных дебрях на такой высоте и в стороне от всяких троп? Я перекрестил все стороны света, но монотонное усыпляющее чтение продолжалось. Ни одного слова я не мог разобрать и решил, что это очередное наваждение. Так и шла наша молитва: я тянул четки, а в темном лесу кто-то читал и читал — то ли молитвы, то ли заклинания на непонятном языке.

Рано утром, когда я еще лежал в спальнике, до меня донеслись слабые звуки, словно кто-то очень далеко звал меня по имени: «С-и-и-м-о-н! С-и-и-м-о-н!» — «Ну, меня не проведете!» — решил я и, не понимая с какой стороны идут крики, отраженные скалами, остался в палатке. Вскоре все смолкло.

Следующие дни прошли в тишине и молитве. Я попытался молиться предельно чисто, как мог. Но к своему огорчению понял, что тонкие незаметные помыслы время от времени отвлекали меня, несмотря на непрестанную молитву. Итак, пришлось сделать печальный вывод: непрестанная молитва, звучащая в сердце, делается слабей, когда я отвлекаюсь. Этого я не ожидал. Значит, отвлекаясь незаметными помыслами, я сам себе наношу урон! Прежде я не видел в помыслах большой опасности, считая, что непрестанная молитва все сделает за меня. Но оказалось, что мою молитву беспрестанно обкрадывают тонкие скрытые помышления. Следовательно, — сделал я для себя вывод, — отсекать все помыслы, вплоть до «сереньких», должен я сам, исправляя собственные ошибки, потому что смотрел на них без особого внимания, попуская им скрытно присутствовать в моем уме. Но то, что они тайком долгое время окрадывали меня, сильно огорчило мое сердце.

Вспомнив старца Харалампия, я отныне твердо решил отказаться полностью от всех помыслов, чтобы непрестанная молитва не слабела и стала более чистой. Это мне более или менее удавалось, когда я совершал молитвенное правило. Но лишь только, устав, я залез в спальник, помыслы вновь стали изводить меня. Горькое открытие, которое пришлось сделать, состояло в следующем: оказывается, я привык, сам того не замечая, засыпать с тонкими мечтаниями, которые текли параллельно с молитвой. Я попробовал не впадать в мечтательные помыслы, но они вновь и вновь, вследствие устойчивой дурной привычки, уводили мое внимание. Я вертелся в спальнике с боку на бок и уже устал им сопротивляться — привычка поддаваться им брала верх. Пришлось молиться о помощи Божией, чтобы не прекращать внимательную молитвенную практику даже засыпая. Но как ни старался я, это мне не удавалось — ум изнемогал от пребывания в одной непрестанной молитве и тайком, снова и снова, уклонялся в мечтания.