Птицы небесные. 3-4 части

Росистый луг и сверкающие капли на крыше церкви красноречиво свидетельствовали о том, что осень становится полноправной хозяйкой в притихших лесах. Сладко веяло дымком из кухни, где кашеварил капитан. Ржанье коня за домом означало одно — наш конь прижился и просит куска хлеба с солью. И правда — когда я вышел из притвора церкви, Афон пасся в садовых клеверах, насторожив уши в сторону кухни. Приятно было подойти к красивому животному и погладить его теплую вздрагивающую морду с крупными темными глазами.

— Отец Симон, осторожней с конем! Он еще дикий! — крикнул капитан, выглянув в окно.

Евстафий ревниво относился ко всем попыткам гостей и братии подружиться с конем, утверждая, что хозяин должен быть у лошади один. Только мне и Ванечке разрешалось угощать коня сахаром. В несколько дней наше увеличившееся братство подтянуло все дела по скиту и заготовке дров на зиму. Рюкзаки с вечера стояли наготове. Ваня проверял свои рыболовные снасти, засыпая меня вопросами:

— Отец Симон, а на Грибзе много рыбы? А когда мы придем туда, то сразу пойдем на рыбалку? А там удилище хорошее найдется?

Его звонкий голосок разносился по скиту и очень пригодился на литургии — Ваня обладал отличным слухом и слаженно пел с лаврскими отцами. В завершение он поразил всех торжественным перезвоном на наших церковных «железках», висящих на поперечной стропильной балке. Харалампий, причастившись, ушел в свою келью, сославшись на занятость. Иеромонах Филадельф и инок Евстафий ходили неразлучно вместе, обсуждая пчеловодство, коневодство и поварское искусство. Казалось, между ними возникло полное взаимопонимание и началась дружба навеки, что не предвещало, как водится, ничего хорошего.

За день до нашего ухода приехал лесничий, и наши коноводы, взяв коня, до вечера гоняли его по саду, приучая к седлу. Вечером они оживленно обсуждали свою работу:

— Я говорю вам, отец Евстафий, толк из коня будет! — говорил степенно Шишин, прихлебывая чай и щедро заедая его булкой с медом.

Инок суетился у стола, стараясь услужить гостю:

— Вы постарайтесь, Василий Ананьевич, я вас отблагодарю.

— Нам благодарности не надо, всегда рады монахам помочь! Еще денек здесь побуду, помогу…

— Хотите, я для вас икону напишу святителя Василия Великого? — не отставал капитан.

— Что ж, это можно, напиши… А я до зимы разок в неделю заезжать к вам буду, проверять, как идет учеба… — благодушным говорком отвечал егерь, сознавая свою полную ответственность за обучение коня.

Поднявшись на Грибзу, все братство единогласно устремилось на рыбалку. После шумной, не по рыбачьей традиции, рыбной ловли отличился Ванечка — восемнадцать форелей было записано на его счет. У остальных леска путалась в кустах, крючки цеплялись за донные камни или рыба срывалась, с плеском падая в воду. Ваня старался больше всех, но тем не менее общий улов снова составил чуть больше двух десятков положенных нам форелей. Когда мы разбрелись по берегу, то неожиданно набрели на самодельную коптильню в виде шалаша. Возле костра хлопотал сын Василия Николаевича, подбрасывая в него хвойные ветки. На жердях над костром висело множество крупных рыб. Отец Филадельф и Ванечка остолбенели:

— Это надо же, столько рыбы здесь поймать!

— Вася, ты уже сколько дней здесь находишься? — спросил я, озадаченный таким уловом, хотя сам давно уже перестал ходить на рыбалку.

— Сегодня третий день, завтра домой. — ответил тот, отмахиваясь рукой от повалившего густого дыма.

— А в день сколько ловишь?

— Штук сто — сто двадцать, минимум, — ответил Василий, с усмешкой смотря на наш улов. — Возьмите у меня десяточек.

Он протянул мне связку копченой форели.

— Как же ты умудряешься ловить столько форелей? — Иеромонах не находил слов от удивления. — Какой-нибудь секрет есть?

— Места надо знать… — Рыбак рассмеялся.

Отец Филадельф не нашелся что ответить. Эта тема послужила причиной долгого обсуждения способов и секретов рыбной ловли у местных рыбаков.

После общей ухи и чая мы уединились с иеромонахом на скамье под высокой пихтой с чудесным видом на заснеженный Чедым. Свежий снежок припорошил скалы, и они сияли над темно-лиловым пихтарником багряными закатными всполохами.

— Я, отче, никак пока не выберу, что мне больше по душе: скит или Грибза. Но, кажется, пока мне лучше пожить в скиту. Как вы думаете? Хочу научиться работать с пчелами, — говорил иеромонах, любуясь остроконечной вершиной, возносящейся над нашими головами.

— Давай начнем со скита, отец Филадельф. Обживись пока на Решевей, а за это время потихоньку подыщем местечко на Грибзе, где-нибудь на этой поляне. У вас, похоже, с Евстафием сложились хорошие отношения? — осторожно спросил я.

— Он очень толковый человек, и у него многому можно поучиться. Только он несколько странный… — Иеромонах задумался. — В общем, поживем — увидим… Можно, я у вас останусь, когда братья уйдут на Решевей?

— Конечно оставайся. Нам нужно тропу прорубить в альпику, треть уже готова. Тут верховья реки рядом, но повсюду сплошь густые заросли. Этой тропой можно будет спускаться сверху, если придется через хутор Санчар ходить, кто знает…