Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1

Однако мир все еще продолжал удерживать меня своими привлекательным сторонами. Во время вступительных экзаменов мне пришлось на ходу дочитывать учебник по истории рядом с высокой девушкой со светлыми волосами, одиноко стоявшей в углу с книгами и заметно отличавшейся от шумных абитуриентов. Видя ее смущенный вид, мне захотелось приободрить ее. Оказалось, что в городе она совсем одна и приехала поступать на филфак с Северного Кавказа. Мы познакомились и договорились держаться вместе, чтобы помогать друг другу поддержкой и советом. Несколько экзаменов она сдала успешно, но последний, к нашему общему огорчению, провалила. Она заливалась слезами, и мне не оставалось ничего другого, как проводить ее до квартиры, которую ей приходилось снимать вместе с подругами на период экзаменов.

Милая и приветливая, мне она пришлась по душе, а из наших бесед выяснилось, что она дочь какого-то первого или второго секретаря обкома одного из городов на Северном Кавказе. Все оставшееся время до ее отъезда мы провели вместе, и она понравилась всем моим друзьям. Провожая ее на вокзале, я пообещал писать ей письма, что аккуратно исполнял до весны, когда наша переписка оборвалась из-за моих летних планов. С пылким усердием я сочинил для этой девушки свое первое стихотворение после армии, начальная строка которого, кажется, звучала так: «Когда в твой желтый одинокий вечер струится дождь из водосточных труб…» и так далее. Об этом стихотворении хорошо отзывалась ее мама, как потом написала мне моя знакомая. Ей же я посвятил и второе стихотворение, которое мне самому нравилось своим лаконизмом:

* * *

На улице легко и бело.

Две черты – трамвайное кольцо.

В воротнике искристо-индевелом

Прячешь ты счастливое лицо.

Метель ушла. Деревья рады.

В окнах блики голубиных крыл.

И облака, летящие над садом,

Говорят о том, кто сердцу мил…

Хотя оно было небольшим, всего два четверостишия, но дало ощущение, как будто душа проговорила свои первые заветные слова.

К осени в деканате факультета потребовалась справка с места работы для вечернего отделения Университета, поэтому пришлось заняться поисками такой работы, которая не отнимала бы много сил и времени. Встретив в городе знакомых выпускников из нашего техникума, я рассказал им о своих трудностях, и они пригласили меня в свою исследовательскую лабораторию при инженерно-строительном институте. Так я неожиданно стал лаборантом. В сентябре начались занятия в университете и мне поневоле пришлось присматриваться к сокурсникам вечернего отделения. Все они оказались неплохими ребятами и девушками. Многим из них из-за большого конкурса пришлось сдать документы на вечернее отделение. Парни все работали, кто в газете, кто на телевидении, а кто на заводе. Некоторые девушки попали на это отделение сразу после школы и сильно робели, стесняясь взрослых парней. Но все эти студенты произвели на меня приятное впечатление и были совсем непохожи на испорченных ребят, проводивших все свое время на улицах.

Университетская библиотека поразила меня обилием книг и, что особенно ценно, обилием действительно редких и старинных изданий. Как выяснилось, книжные фонды библиотеки были основаны на базе Варшавского университета, все книжные запасы которого были перевезены в наш город после подавления польского восстания в XIX веке. Видимо поэтому на многих факультетах университета училось много польских студентов. Учеба увлекла меня тем, что открылась возможность прочитать всю русскую и зарубежную классику, включая и современную русскую литературу. На несколько лет Хемингуэй и Ремарк захватили меня своим мужественным стилем. Помню, мне почему-то стали близки немецкие средневековые романтики с их сказочностью и народной образностью, особенно сказки Гофмана. Гете, Шиллер, а затем Данте, Петрарка и, наконец, Шекспир открыли мне новый мир трагизма человеческих страстей и столкновений мятущихся душ.

О Гомере хотелось бы сказать особо. Мне нравилось его не только читать. Я стал жить жизнью его созданий – Одиссея, Ахиллеса, Патрокла и других героев гомеровского эпоса. Вместе с ними мое сердце погружалось в битвы и сражалось рядом с Одиссеем против коварных врагов его домашнего очага. На несколько лет Гомер стал для меня непревзойденным эталоном писательского мастерства. При этом мне было еще неведомо, что всякое мирское страстное любопытство подобно дурману, ибо портит чистоту души, привнося в нее чуждые ей страсти, и отрезает ее от благодатной жизни в

Боге, становясь, в конце концов, разрушающим комплексом душевных противоречий.