Птицы перелётные

Елена Борисовна, молча слушавшая беседу двух друзей, встала и отправилась приготовить чего-нибудь на стол, поняв, куда сворачивает разговор, и решив, что ребята могут её постесняться при обсуждении деликатных вопросов. Дрон, проследив, как матушка скрылась на кухне, взглянул на Игоря и спросил:

– Болото, а что моя Наташа?

– Дурак ты, Андрюха… «Твоя Наташа»… Такая классная девка, так тебя любила! Может, и сейчас любит. Да никакая Америка не стоит твоей Наташки!

– Очень ты правильный, как я посмотрю… – обиженно буркнул Брунов.

– Посмотри, посмотри… Она мне о тебе и своей любви столько рассказала, что я бы мог тебе эти рассказы до конца жизни маленькими порциями продавать…

– А ты бизнесмен, просто-таки какой-то американец!

– Это я подстраиваюсь под ваш капиталистический образ мышления.

– Это ты, Болото, дурак! Да я в Америке стал бо́льшим русским, чем до отъезда отсюда! Не получается у меня что-то стать американцем. Нет во мне… э-э-э… калькулятора, который бы оптимально просчитывал мои деньги и мои чувства. А Наталья… Я по кругу гоняю свои мысли о ней и понимаю, что никакие тёлки и никакие претендентки на мою свободу не сравнятся с ней. Хотя на свободу мою, к слову, никто и не посягает. Кому я нужен с пустым кошельком? В этом, правда, есть и положительные моменты: тут вот решил съездить в Гватемалу, на пирамиды поглазеть. Купил билет с какими-то сногсшибательными скидками, напялил на себя рюкзак – и оказался в Центральной Америке. И никакому профкому, кстати, не надо было объяснять, что я там забыл, и никакой жене не надо было докладывать, на какие деньги мы теперь купим кухонный комбайн.

– И как пирамиды?

– Клёво! – воодушевился Дрон. – Представляешь, нас ещё не было, рок-н-ролла не было, коммуняк не было – а пирамиды уже были! А на кой ляд их строили, непонятно.

– Да, Дрон, всё-то ты видел, а Наташу проглядел.

Андрей помялся, помолчал, затем всё-таки решился на вопрос:

– М-м-м… И как она сейчас?

– Знаешь, тут она была у меня на концерте. Одна, без мужика. Я её после проводил до дома, говорили, друг мой, исключительно о тебе. Нет, я её, конечно, спрашивал о семье… О ребёнке рассказывает с удовольствием, а от вопросов о муже уходит.

– Ты видел его? – глухо спросил Дрон.

– Нет, меня не осчастливили, не показали законного супруга. Мне вообще-то показалось, что у них в этой самой семейной жизни не всё гладко. Так что, Дрон, делай выводы. У нас в стране вовсю идёт Перестройка.

Андрей замолчал – теперь уже надолго, – и Болото не решался прервать его размышления. Наконец Дрон, как бы вспомнив о чём-то, спросил:

– А что у тебя с музыкой? Что поёшь, что сочиняешь?

– Да так, всякую ерунду… Правда, несколько лет назад придумал неплохую песню на стихи одного американского поэта, кстати, выходца из СССР. Правда, не удалось её показать соавтору.

– Я его знаю?

– Скорее нет, чем да… Если бы ты его знал, то не наделал бы столько глупостей в своей жизни.

– Хватит гнать, Болото!

– О, у вас в Нью-Йорке умеют по фене ботать?

– У нас всё умеют… Ну, так что песня? Мне правда не терпится её услышать! Мазер мне тебя постоянно нахваливала по телефону.

– Ладно, тащи гитару. Так уж и быть – спою.

Дрон принес старенькую, ещё времён «Птиц», гитару и протянул её Кулику.

– Боже мой, струны с тех пор, как ты свалил, никто не менял!

– А кто их мог поменять? – изумился Брунов. – Мазер в моей комнате, как в музее, ничего не трогала.

Болото долго подстраивал струны, сознательно мучая Дрона, наконец взял ре-мажорный аккорд и, улыбнувшись, неспешно заиграл вступление.

– «Я бежал от тебя; Я бежал от любви, – начал Болото, и Андрея с каждой новой строчкой охватывало всё большее волнение. – …Быть может, потом в новой жизни», – пел Игорь.

Андрей, моментально схвативший мелодию припева, подстроил сверху терцию, и они вместе спели:

– «Споёт о любви майский гром…»

Песня закончилась, и Дрон в волнении обнял друга.

– Спасибо, Игорях! Это… м-м-м… лучший подарок, что ты мог для меня сделать!

– Песня получилась?

– Это значительно лучше, чем я предполагал! И, кстати, у тебя всегда получаются такие цеплючие мотивчики в припеве, что хочется сразу подпевать.

– А ты мне и подпоёшь! Послезавтра у меня концерт, и я тебя вытащу на сцену. Давно, небось, подмостки не топтал?

– Давненько… – подтвердил Андрей. – Слушай, Болото, если ты такой всемогущий…

– Скажешь тоже – всемогущий… – перебил Игорь.

– Всемогущий, всемогущий! А что я хочу тебе предложить…

– Докладывайте! Только сначала ответь на один вопрос…

– Какой?

– А что, если в первой фразе поменять чуток слова?

– Как?

– Вместо «я бежал от тебя», спеть «я бежал от себя»?

Брунов помолчал, погладил ладонью бороду и, наконец, мотнул головой:

– Нет, если так сделать, то получится песня про эмиграцию, а я хотел написать песню про Наташу…

– А то, что ты от неё смотал, это не побег от себя?

– Ты прав, конечно, но всё-таки я писал песню о любимой женщине и не хочу, чтобы получился социальный протест.

– Ну, как знаешь…

– Слушай, я вот что подумал! А что, если тебе на сцену нас всех собрать?

– Кого – нас? – не понял Болото.