Птицы поют на рассвете

Два дня с Толей Дуником строил он баню в овраге, где били родники. На разрушенном спирто-водочном заводе отыскали котел, вмазали в печку, которую сложил Кастусь. Приволокли пластины от старых борон и булыжники. Пластины выложили на топке, а булыжники — поверх пластин. Когда булыжники накалялись, лопатой сбрасывали их в бочку с водой. Эх, и парок бил оттуда! Пригодились и каски, подобранные у Лоркиной Горки. Вместо шаек были.

Выкопали и просторную землянку-столовую. Посередине, как бронзовые колонны, выступали четыре сосновых столба, поддерживавшие накат. Стены завесили парашютным перкалем, и белая, будто из мрамора, землянка казалась уютной.

На войне свои радости.

25

Давно остались позади Журавлиные кочки, и большая березовая роща, подходившая почти к самой железнодорожной насыпи, — в темноте напоминала она белую стену, — миновали и лесное болото, в которое Кирилл, Якубовский и Толя Дуник едва не угодили. Под утро вышли в молодой ельник.

Ложбина, из которой Кирилл недавно наблюдал движение машин с бочками к смолокурне, находилась неподалеку. Мост он хорошо помнил. В ельнике остановились и все утро присматривались, как охраняется дорога на участке Шахоркина моста.

Якубовский достал из кармана брюк кусок мяса, завернутый в бумагу, ножом разрезал на три части, из другого кармана вынул вареные картофелины — по две каждому, разделил оставшуюся краюху хлеба. Ели с удовольствием, потом опорожнили фляги. У воды был затхлый и слишком пресный вкус.

До железнодорожного полотна метров двести. Самое главное — засечь, сколько времени идет патруль от бункера до моста и от моста до будки у переезда — километра два, немного больше, и обратно, через какие интервалы следовали поезда.

Все сходилось со схемой, которую передал Кириллу Иван.

Дело, пожалуй, ясное, можно возвращаться в лагерь.

Кирилл увидел трех ремонтных рабочих, они несли лапчатые ломы, гаечные ключи и шли мимо ельника. «На работу, — подумал Кирилл. — Странно, дорога-то лежит ниже ельника…» Он выглянул из-за скрывавших его елок.

— Здоро́во, братки́.

Ремонтники встревоженно повернулись на голос.

— Здоро́во, — сдержанно обронили они и покосились на Кирилла.

— Э, братки́, — сделал он вид, что не заметил этого, — хотел спросить, как на дорогу выбраться, да сами, вижу, без пути топаете. Что так?

Они не откликнулись. Один был седой и длинный, шел он посередине.

— Мне-то сбиться не хитро, — насмешливо продолжал Кирилл. — А вот вы, видать, местные, а тоже пробираетесь, где придется.

— Так вот, братка… — приблизился седой к Кириллу. Лицо его уже не выражало тревоги. — Так вот, по обе стороны железной дороги немцы запрещают подходить в полотну. Потому и жмемся к лесу.

— А!..

— Есть лужки, недалеко от станции, и тоже не разрешают там ходить и пасти скот, — добавил седой. Он оглянулся и, притронувшись пальцем к плечу Кирилла, быстрым шепотом сказал: — Ты, бра́тка, поостерегись, не ходи туда. Каб лиха не было…

Все трое торопливо зашагали к видневшейся за поворотом железнодорожной будке.

Кирилл внимательно смотрел, как ремонтники шли, какие выбирали тропки, где вышли к насыпи, куда повернули, весь их путь до будки проследил. И даже когда они скрылись в будке, все еще продолжал смотреть в ту сторону. Он вспомнил, что и Петро как-то говорил ему об этих запретах немцев, но тогда не придал этому значения.

«Эту штуку надо расшифровать, — подумал он. — А расшифруем, и ключ в руках».

— Якубовский, — сказал он. — Мы с Толей двинемся в лагерь, а ты сверни в Криницы, передай Петру вот эту карту. Вместе с Иваном пусть нанесут на нее все участки, на которых немцы запрещают ходить и пасти скот. И как можно точнее. И завтра чтоб карта была на «почте». Давай…

Якубовский сунул карту за пазуху, раскурил трубку и направился в глубь леса. Он сразу исчез из виду.

Кирилл поднес зажженную спичку к фитилю, как язычок высунувшемуся из сдавленной вверху снарядной гильзы. С минуту задумчиво смотрел: золотисто-багровая корона окладывала фитиль.

— Танки шли всю ночь, — рассказывал Кириллу Ивашкевич. До рассвета следил он за движением на шоссе.

— Сообщили Москве?

— А как же. И самолеты с запада прибыли. Сорок два самолета. Приземлились за городом. Об этом тоже радировали. Что-то немцы заваривают…

— Самое время кончать с Шахоркиным мостом. — Кирилл забарабанил пальцами по столу. — И Лещев уже напоминал. Самое время. Гитлер, если судить даже по нашим наблюдениям, форсирует переброску частей на Восточный фронт. Готовится к решающим сражениям. Привлекает, должно быть, и красная дата — седьмое ноября. Опять, наверное, в голове парад немецких войск на Красной площади…

— А вот не представляю себе этого, — признался Ивашкевич. Голос звучал хмуро и твердо. — Вот так же, как не могу представить себя на луне. Сказать об этом — одно, а представить — нет.

Кирилл молчал. Возможно, тоже силился представить себе это несчастье, и, наверное, тоже не получалось.

— Я и думаю, — вернулся он к своей мысли, — задержать в эти дни хотя бы на нашей магистрали переброску войск — дело прямо-таки большое. И это большое дело нам под силу.