Птицы поют на рассвете

Поп потерянно вытирал рукой испарину на лбу. «Так вот они кто, путники из-под Минска! Пропал, пропал теперь!» Но сразу взял себя в руки. Не все еще кончено. Только бы дотянуть, пока явятся спасители.

— Ганна!

Никто не откликнулся.

— Ганна, — повторил поп. — Неси!

В дверях показалась Ганна, жалкая, с трясущимися руками. У нее подкашивались ноги. Густо-рыжие волосы ее смякли, как молоченая солома.

На столе появились жареные куры, домашняя колбаса, холодец, сметана, квашеная капуста, хрен и горчица, ломти хлеба на тарелке. Давно уже Кирилл и Ивашкевич не видели такого. Кириллу захотелось свежего хлеба. Он протянул руку к тарелке. Хлеб был теплый и мягкий, и пальцы вошли в него, как в вату.

Зубы впились в ломоть хлеба, Кирилл нетерпеливо жевал, еще откусил, еще. Потом взял второй кусок и тоже быстро съел. Будто сейчас только заметил кур на блюде, усмехнулся, ухватил золотистое, пахучее крылышко.

— Приход у вас богатый, батюшка, — качнул Кирилл головой. — Позавидуешь. А ты чего, — озорно посмотрел на Ивашкевича. — И комиссару не грех рождество Христово вкусно отметить.

На лице попа подергивалось правое веко, и он щурился, как близорукий. Но он не был близоруким. Он все отлично видел, свободно, без напряжения. Просто так было удобней уклоняться от вопросов, во всяком случае от немедленных ответов. И он прищуривал глаза, как бы собираясь с мыслями.

— За таким столом, каюсь, грешный, на библейские темы говорить тянет. — Кирилл ел уже холодец с хреном. — У меня, знаете, по закону божьему всегда успеваемость была. Даже диву даюсь — это у будущего безбожника-то… Так вот, когда священник, бывало, хвалил меня, в мою головенку уже западали греховные мысли. Ну вот хоть. Господь-то, если подумать, создал род человеческий и тут же всучил ему полный набор грехов и бед. Вкушение от древа познания добра и зла, изгнание Адама и Евы из рая, а потом еще худшее — убийство Авеля, а потом и Содом и Гоморра, и столпотворение Вавилонское…

— Так это ж испытание…

— Ну да, кандидатский стаж — сможет человек стать человеком или не сможет, — улыбнулся Ивашкевич.

— А смотрите, батюшка, и через потоп, и через столпотворение, и еще бог знает через что — сквозь все расправы божьи прошел человек. И надумал сам, своими руками строить рай на земле. Ведь вы же, батюшка, не только Библию, но и программу советского строя знаете?

— Как же, как же, товарищ командир, — с жаром подхватил поп. — Я и в проповедях говорил об этом.

— А немцы, это вы тоже, надо думать, знаете, настоящий ад на землю принесли. С печами и жаровнями, с дьяволами. Жгут людей!..

— Господи Иисусе… — пробормотал поп и набожно вскинул глазки в потолок.

— Ну, вам-то немцы маленький раек оставили, — медленным взглядом окинул Ивашкевич светлую, уютную столовую, обставленную дорогой мебелью, красивыми вазами, картинами. — И войной не пахнет. И все тут, батюшка, так вкусно встречают рождество? — показал Ивашкевич на стол.

— А будь здесь Советская власть, то и все бы, — обрадовался поп, что получил возможность ладно ответить.

— А, — усмехнулся Ивашкевич. — Значит, сейчас лишь в вашем доме можно убедиться, что дает Советская власть? Вам, батюшка, не приходило в голову пригласить к рождественскому столу соседа, которому есть нечего? Хотя бы во имя божье?

— Где уж, товарищ комиссар, — язвительно подхватил Кирилл. — Богатые и сытые заключили с богом условие: если даст он от избытка своего, то станут праведными и будут творить милостыню. Но избытка у богатеев не бывает, это известно…

— По закону божьему… — начал было поп. Как хорошо, что разговор затягивался. Вот-вот прибудет избавление.

— Э, батюшка, я ж говорил вам, и меня закону божьему учили. Другому не учили, а этому учили. Бросьте! — скривились губы Кирилла. — Бог на бога выводил людей, и люди убивали друг друга потому, что одни не так крестились, не так причащались, как другие, не тот соблюдали пост, не те иконы вешали. И еще черт знает что! Бросьте!

Кирилл взглянул на часы. «Уже скоро, наверно…»

— Так что, батюшка?

— Я про гитлеровцев хотел, товарищ командир, — промямлил поп. — Вы вот верно сказали насчет ада, с печами, с жаровнями… Уж куда как разрушает война моральные принципы, — огорчался он. — Моральные принципы и во время войны должны быть священны. Конечно, если говорить о цивилизованных людях…

— Не убий? — напомнил Ивашкевич.

— Постой, постой, — уже раздражался Кирилл. — Ты, комиссар, не знаешь, молод, а я знаю: пятая заповедь. Война начисто зачеркнула эту заповедь. Или она, батюшка, обязательна только для нас, а?

Поп неопределенно пожал плечами.

— Постойте, постойте, — распалился Кирилл. — Преследуйте врагов и настигайте их, и не возвращайтесь, доколе не истребите их. Так, что ли? Из Евангелия… Это мне, знаете, запомнилось. Запомнилось потому, что правильно сказано. Я и сам так думаю… Высший моральный принцип: растопчи гадину. Убей! И, знаете, я испытываю радость, когда мне представляется случай сделать это.