Птицы поют на рассвете

Федор присел на корточки, упираясь запрокинутой головой в переднюю стенку кузова, связанные сзади руки не давали привалиться к ней спиной. Он догадался, что машина повернула от тюремных ворот направо и катила прямо, потом левый поворот и снова прямо, еще раз влево… «На базарную площадь, — подумал он. — Дорога туда. А больше и некуда». Он ясно представил себе улицу, на которую — думал он — вынеслась машина, словно свободный, как бывало, шел сейчас по ней. Вот поравнялась машина с костелом, почти скрытым разросшимися тополями, и по обе стороны пошли одноэтажные домики… Опять направо, значит, кончился квартал — свернули как раз перед угловым трехэтажным домом с номером «семнадцать». Федор закрыл глаза, припоминая обвалившийся балкон, заколоченную дверь в среднем подъезде. Не раз бывал он здесь, в явочной квартире обкома. А машина катила дальше. «Конечно, на базарную. Больше некуда…»

Он был спокоен. В последние дни им окончательно овладело спокойствие, то каменное спокойствие, которое ничего сквозь себя не пропускает. И он был прочно огражден от страха, от всего, от надежд на спасение тоже. Надежды эти, возникавшие только потому, что были ему нужны и он искал их, придумывая какие-нибудь самые неожиданные, счастливые обстоятельства, теперь мешали, могли поколебать твердость, которую обрел, и он стал бы слабее. Нет, о спасении он не думал, его и быть не могло, спасения, с этим примирился еще там, в тюремной камере. Обыкновенное дело в конце концов. Гибель на войне дело совсем обыкновенное. И что ужасаться! Не он первый, не он последний. Все-таки дорого заплатили они за его смерть, и, умирая, он знал об этом. Не каждому солдату дано такое… «Мы квиты. Черт с вами, убивайте…» Он слышно вздохнул. Вспомнился разговор с секретарем подпольного обкома Лещевым, когда предложил поручить дело с рестораном «Шпрее» подходящему, казалось, товарищу — политически грамотный, ни выговора, ничего такого… Потом узнал Федор, что тот, испугавшись риска подпольной работы, скрылся куда-то в деревню, говорили, к теще. Наверное, сидит в эту минуту на корточках, как и он вот тут, в кузове, и топит печку в тещиной избе… «Подлец!» — презрительно подумал Федор.

Он посмотрел на Олю. Поджав колени, уткнулась она лицом в угол, пола пальто и край платья подвернулись, и в холодной темноте кузова белела открытая ее нога — кусочек стыдливой белизны жизни. «Плачет…»

— Оля, — позвал тихо. — А Оля…

Он увидел, Оля повернула голову.

— На базарную везут. — Сказал только для того, чтоб услышать ее голос и убедиться, плачет или не плачет. Почему-то именно это занимало его сейчас. «Хорошо б не плакала».

— На базарную? — Оля даже вскрикнула, удивленная.

«Почему удивилась? — не понял Федор. — Не все ли ей равно?»

— Разве на базарную? — смятенно повторила она.

Федор не откликнулся. «Значит, не плачет. Крепкая девчонка! Все будет в порядке», — успокоился он. Ноги заныли, и он выпрямил их, слегка задев плечо Мефодия. Тот, когда его бросили в машину, упал и растянулся между ним и Олей. Он лежал навзничь, вертелся, никак не мог улечься как следует. «Суетной… — добродушно усмехнулся Федор. — И сейчас суетной…»

— В кармане махра. Как раз на цигарку. Последнюю. А не свернуть… — сердито сопел Мефодий, и слышно было, как пытался он ослабить веревку и высвободить руку. — От сволочи… — ругался он. — И покурить не придется. От сволочи!..

— Ничего, старина, — сказал Федор мягко, обыденно. — Ладно бы, конечно, подымить напоследок… Да ничего… Не огорчайся.

Федор провел языком по сухим губам, ему тоже хотелось курить. Но старался не думать о куреве. Он думал о жене, о сыне-малютке, и это увлекло его. «Все-таки надо было проводить их, хотя бы до узловой…» — пожалел он. Но он торопился в обком — срочно вызвали, как раз на тот час, когда отходил поезд. Так толпились возле вагона, что и поцеловать их не смог. Еле втиснул в тамбур. Потом через окно просунул два тугих свертка, приготовленные женой в дорогу. «Едем с нами, — убеждала жена. — Какой ты там работник теперь, из тюрьмы только выбрался. Враг народа же… Кто тебе что доверит? Подумал бы…» Потом еще, уже со слезами: «И зачем тебе? Отблагодарили тебя, хватит…» Это она о трех с половиной годах тюрьмы напомнила. Что ж, было это… Наговор. Ну, разобрались. Выпустили. Федор нахмурился: «Ты путаешь идею со всякими случайностями. Вот твоя ошибка в чем. Важно знать, что тебе нужно в жизни. А еще важнее не ошибиться в выборе, что именно тебе нужно. Я выбрал. Правильно выбрал. И все остальное несущественно». Этого не сказал ей, об этом он сейчас думал. А сказал: «Езжай, езжай. Сама скоро сюда вернешься…»

Кузов тряхнуло, голова свалилась набок, и Федору показалось, что так даже удобней. «Сквер, наверно, проехали. Сейчас должна быть базарная площадь».