Птицы поют на рассвете

Руками, головой, грудью прокладывая себе путь, двигались Кирилл, Ивашкевич и Михась еловым лесом, потом грабовым, потом свернули в березовый лес. Лес, лес, без конца, без просвета.

Такая чащоба, и птице отсюда не выбраться!

В густом, почти осязаемом воздухе уловил Михась горьковатый запах ив, который несет ветер на рассвете, и прохладное дыхание воды.

— Овраг, — сказал он. — И родники бьют.

Минут через пятнадцать действительно спустились в овраг, поросший ивняком и ольхой. С отвесного склона бил сильный ключ.

— Готовая баня, — пришло Михасю на ум. Вырыть в склоне нечто вроде котлована, достаточно глубокого и высокого, обложить бревнами, выстлать пол, достать какой-нибудь чан или там котел и вмазать в топку, поверх положить металлические пластинки из старых борон, что ли, и при случае прихватить на дороге несколько булыжников, и баня хоть куда. — И жарко и парко будет. А вода, вон она.

Ай да Михась!

Короткая разрядка, совсем короткая, через несколько минут о бане начисто забыли, говорили уже о другом, о самом важном для них. Они осмотрели доступные, труднодоступные и совсем недоступные места, и на участках, казавшихся доступными, решили устроить минные поля, подумали, где замаскировать проходы на железную и шоссейную дороги.

— Пока хватит. — Кирилл остановился. — Повернем.

Возвращались.

И опять тянулся березовый лес, потом свернули в грабовый лес, потом шли еловым лесом…

Такая чащоба!

Якубовский ждал их за деревьями, возле пятачка, куда они должны были вернуться. Неслышно вышел он им навстречу.

— Лагерь слепили вон там.

Он шел впереди, в направлении, куда показал. Сверху падали тихие сумерки и покрывали траву.

Через четверть часа вышли к палаткам.

Костер давно догорел. На таганке висело ведро. Кирилл заглянул в ведро и увидел вкусно пахнувшее золотое дно. Пшенная каша! Алеша Блинов дул на подернутые сединой чешуйчатые головешки и подкладывал сучья в разгоравшийся огонь.

— Разогрею.

— Не надо, Алеша, — устало сказал Кирилл. — Мы так. Очень хочется есть.

Жадно ели они остывшую пшенную кашу. Уже потом, когда поели, Кириллу показалось, что каша отдавала болотным запахом.

Они уснули сразу, лишь вошли в палатку и легли на еще влажный лапник.

Кирилл пробудился раньше всех. Должно быть, оттого, что почувствовал на лице ветер. Ветер проникал в палатку через щели внизу и холодил щеки, лоб, дул в сомкнутые веки. Кирилл открыл глаза: все отодвинулось куда-то и проступало, как сквозь запотевшее стекло. Ветер колебал слабо пригнанные края плащей, и они приподымались и опускались, и свет серебряными струями то вливался в палатку, то отступал наружу, и в палатке тотчас темнело, будто наплывала туча. Потом ветер сдувал тучу, и опять на короткий миг ложилось на землю тихое сияние. Усталость по-прежнему давала себя знать, она еще не прошла, но сон пропал. Рядом крепко спали Ивашкевич и Михась, они, кажется, даже не дышали. Осторожно, чтоб не задеть их, Кирилл выбрался наружу.

Небо снова прояснялось.

Кирилл присел на кочку. Хорошо вот так, молча, бездумно, сидеть на этой кочке и смотреть на палатки, стоявшие, как стожки свежего сена, на которые ранние лучи накинули розовые косынки. Под белым негреющим солнцем видны были продетые в воздух серебристые паутины. Легко и грустно падал с дерева желтый лист, он лег на землю, и высокая трава мягко прикрыла его. На минуту Кириллу показалось, что он затерялся где-то во времени и пространстве, в темной и пустой глубине, и все остановилось, и от него не требуется ни малейшего усилия. Такое безмолвие, такая тишина вокруг, такой покой разлит над миром, что не верилось в войну.

Он увидел Толю Дуника. Тот появился у шатровой ели. Держа руки на автомате, он ступал по натоптанному в рыжей траве следу и приближался к Кириллу. Этого было достаточно, чтоб восстановилось истинное положение вещей. И утренний свет, и палатки, похожие на стожки сена, и лес как бы перевоплотились и сулили уже не покой, — опасность. Прежняя жизнь отошла и померкла, ее уже не было, и все выглядело иным, настолько иным, что ничем ее не напоминало. И он принимал жизнь, которую принесла война, такой, какая она есть и какой она будет.

«Надо начинать». Кирилл поднялся с кочки и по раскиданным по траве солнечным пятакам пошел к палаткам.

6

Он сверился с компасом и картой: все так, шли как будто правильно, успокоился Кирилл.

Озеро осталось позади. Но еще долго, пока пробирались они жердняком, озеро блестело справа, матовое, словно молоком налитое. А потом совсем потемнело. Потом нежаркое солнце, выбившееся из большого, тоже матового, облака, снова обдало его светом, и тихая середина сверкнула было и погасла, — они входили в зеленый и пахучий сумрак ельника.

Отсюда, если следовать карте, надо бы повернуть на олешник, вон он, но там по колено завязнешь в болоте, — соображал Кирилл. «Смотри, Гриша, а?» Ивашкевич взглянул на карту. Ничего не сказал. Они продолжали двигаться в еловой тесноте.

Одежда Петра пришлась Кириллу впору, только шапка, кургузая, все время сползала на затылок.

— И потерять недолго, — в который раз сдвинул ее наперед. — Рукам работенка.