Птицы поют на рассвете

Вот сюда, на Гиблый остров, пусть Москва сбрасывает груз. Остров маленький, немного болотистый, поодаль от дорог. Похоже, рыжебородый сказал правду, здесь давно ничьей ноги не было. «Место подходящее», — убеждался Кирилл. Они обошли островок, вернулись на тропку, натоптанную через болото, и снова вошли в лес.

Возвращались довольные.

Левенцов напомнил Кириллу о деревне, куда прибывают на отдых воинские части. Слова учителя запали ему в голову.

— Хочешь обрушить на нее наше доблестное соединение? Так, что ли? — лукаво взглянул на него Кирилл.

Левенцов выждал минуту и снова заговорил:

— Иметь тут своего человека, хоть того же учителя, и можно кое-что разузнавать, мне кажется.

— Поосмотримся как следует и вернемся к этому, — уже серьезно сказал Кирилл. — А насчет учителя верно говоришь. Борода тоже. Мужик хитрый, да ладный. И девчушка тоже… Молодец девчушка…

Мысль об Ирине почему-то не покидала Левенцова. Он старался сосредоточиться на чем-то другом, уводил себя подальше от хутора. Но как только на минуту переставал думать о ней, она настойчиво возникала перед ним. И чем больше думал о ней, тем сильнее ощущал ее присутствие, будто не там, на хуторе, осталась она, а была возле. Он видел ее лицо, ее жесты, ее улыбку и взгляд, точно глаза его всю жизнь хранили это. Взволнованная, дрожащая, пойманная, но не покорная, стояла она перед ним у камышей. Потом увидел ее успокоенные, влажные, беззащитные глаза ребенка и женщины, в которых сквозили, перебивая друг друга, нетерпенье, застенчивость, восторженность, лишенная притворства. Он снова коснулся плечом ее груди, и это было так же явственно, как и тогда, когда они шли рядом вдоль ручья, и он услышал сильные удары своего сердца. Воображение дорисовывало то, чего не удержала память, и то, что там, на болоте, и позже в хате, от него ускользнуло. Он уже не думал о ней отдельно от себя, от своих обязанностей, хотя ни время, ни события не объединяли их. И уютным становился лес, полный ветра и дождя. Спина, придавленная набитым вещевым мешком, молчала, словно ее и не было. Ноги уже не ныли, как раньше, они твердо переступали — левой-правой, левой-правой…

17

Кирилл, обнаженный до пояса, умывался возле землянки, у сосны, к которой дном книзу прибита каска, наполненная водой. Сложенными чашечкой ладонями поднимал он стерженек, продетый в середине каски, и струя холодной воды падала ему на руки.

На сучьях деревьев, по сбившейся траве тянулись низки матовых капель, — ночью, когда Кирилл с Якубовским и Толей Дуником возвращался с разведки, лил холодный, сеющий дождь.

Рассвет проникал в чащу, мокрый и мглистый.

Левенцов, Михась и Паша с автоматами через плечо подошли к Кириллу.

— Готовы, — сказал Левенцов.

— Сами, братцы, понимаете, задача простая, но трудная: доставить сюда московский подарок. — Он снял с нижнего сука полотенце, вытер лицо, грудь, руки.

Ночью, радировала Москва, самолет сбросит груз в том квадрате, который указал Кирилл: Гиблый остров.

Вошли в землянку. На столике горела плошка, чадный и хмурый свет ее едва рассеивал темноту.

— Маршрут проложил? — посмотрел Кирилл на Левенцова, потом на Михася, улыбнулся. — Дорогу следи по карте. Михась, где придется, будет корректировать. Давай карту.

Левенцов показал кривую линию, прочеркнутую через зеленое с синими полосками пятно. Кирилл смотрел, вел палец рядом с линией, останавливался, думал, двигал палец дальше.

— А по карте всегда все ладно, — опять улыбнулся Кирилл. — Да хлопцы вы с башкой. Двигайте. Лошадь возьмете у бороды. Даст. Мужик вроде ничего. На обратном пути, где лесом совсем не проехать, выбирайтесь на дороги, да осторожно. Смотрите, осторожно. Не наткнитесь на немцев, на полицаев.

— Не наткнемся, — скосил Паша глаза. — На нас бы не наткнулись, — шевельнул он своими прочными плечами.

— Вот этого-то я и опасаюсь. Пашу держи, Костя, на привязи, ни во что не вмешивайтесь. Успеется.

— Ясно, — сказал Левенцов.

— Пошли? Да? — нетерпеливо смотрел Паша на Левенцова. — Пошли? Нет?

— Пошли. — Левенцов сложил карту, спрятал. Он боялся, что лицо, беспокойные жесты выдадут его, и сдерживался больше, чем обычно. Он, возможно, увидит Ирину. Лошадь-то просить на хуторе, у бороды. Конечно, увидит. И это безотчетно приводило его в радостное волнение.

Михась молча ждал, вид у него был такой, будто уже шагал по дороге.

Утро еще не начиналось.

К вечеру они подошли к лесному домику.

— Пахнет жареным салом, доложу вам, братцы-однополчане. Ей-бо! — Паша с жадностью вдохнул воздух.

— Никаким чертом не пахнет, не выдумывай. — В оконце зыбился огонек, и Михась догадался, зачем Паша это сказал.

— Пахнет. Эх, пахнет! Сил нет отойти. Жареное. Сало.

— Штуки свои брось, — проворчал Михась. — Брось, говорю тебе, — сердился он.

— Не брошу, — сердился Паша. — Жрать охота, хоть лапоть в брюхо суй.

— Лапоть и суй…

— Попробуем, может? — сказал Левенцов Михасю. — Осторожно если?..