Птицы поют на рассвете

«Петра не застанем — Варвару увидим, — размышлял он. — Выяснить, выяснить, в чем дело…»

19

Старый Кастусь не ошибется даже в темноте. Дорогу эту и лес знал он, как знает ребенок грудь матери. Он не ошибется, — доверился ему Левенцов. Ничего вокруг — ощущение плотной тесноты, только это, и острый запах гнилой сырости. Как в пустом, наглухо закрытом погребе. Кастусь вел лошадь под уздцы, чуть впереди слышались шаги Михася, и трудно было понять, как выискивали они места посвободней, чтоб могла пройти телега. «Лесовики, — подумал Левенцов. — Что-то есть в них такое… особенное». Может быть, ветер, может быть, воздух или земля под ногами подсказывают им все, что не видно ночью.

Лошадь тяжело и гулко опускала копыта, погромыхивали колеса, попадая в ложбины, и это пугало Левенцова.

Густо пошли ели.

Все вконец измотались, да и двигаться дальше стало невозможно.

Сделали привал.

Кастусь распряг лошадь, привязал к грядке телеги, задал ей корм.

— Валяйте, — сказал Паша Левенцову. — Поспите сколько. А я покараулю. — Он закурил и спрятал самокрутку в рукав.

Под телегой расстелили плащ-палатку, положили в голову Иринины узлы и тесно улеглись в ряд. Ноги высовывались наружу, и по ним перебегал ветер. Левенцов лежал возле Ирины и чувствовал на подбородке теплое ее дыхание.

Левенцов был неспокоен: что скажет командир? «В конце концов сметливая девушка, знающая немецкий язык, очень нужна будет отряду, — снова призывал он на помощь это обстоятельство. — И Кастусь тоже…» — неуверенно убеждал он себя.

Он слышал, как взад-вперед грузно шагал Паша, как хрустко жевала лошадь. Он все время ворочался, стараясь не разбудить Ирину.

— Почему ты не спишь? — сказала она сонным шепотом, в первый раз обратившись к нему на «ты». Ирина подняла голову, ее дыхание тронуло его глаза и лоб. — Поспи немного, — сквозь дрему просила она.

Она умолкла. Она спала.

Левенцов засунул руки в рукава пальто и вобрал голову в плечи. Рядом всхрапывал Михась. Мерно, как заведенный, посапывал Кастусь, может быть, ходил он сейчас по зяблевому полю, и никто не властен был вернуть его сюда, в мокрый лес, под телегу. Левенцову показалось обидным свалившееся на него одиночество. Он лежал навзничь с открытыми глазами. Ночь не увела его от всего, что мучило днем, не подарила самого великого чуда своего — сна.

«Только бы не наткнуться на немцев, на полицаев бы не наткнуться, — больно, как молоточками, стучало в висках. — Да вот чертов Кнопка! Наверное, уже хватились его. И труп, наверное, нашли. И рыщут, наверное, в поисках Кастуся. Догнать могут. Теперь особенно нужна осторожность. Если все обойдется, доберемся до лагеря суток через двое».

Двое суток — это еще целый-целый день, и еще ночь, такая же сырая, ветреная, тревожная, и еще столько же — тоскливо размышлял Левенцов о том, как долго это — двое суток.

А потом — командир. Мысль о командире ни на минуту не уходила. Он понял вдруг, что встреча с ним пугала его больше, чем все опасности, которыми полна дорога. В первое мгновенье это потрясло его, ведь он успел полюбить командира. Это от ощущения вины, должно быть. Он сделал над собой усилие и стал думать о грузе, который везет, и это немного ослабило тревогу.

А над всем, что приходило в голову, — Ирина. Вот так же, подумалось, как в летний ясный полдень, куда бы ни взглянул, везде — на крышах домов, на стенах, на деревьях, на тротуаре — всюду видишь солнце, даже если и не смотришь на него. Она лежала тут, у его плеча, захваченная сном. А может быть, это в его воображении она спала, а на самом деле было иное? Она взяла его за руку и увлекла за собой, и он послушно шел за ней, так и не понимая куда. Да он и не задумывался над этим, идти было хорошо, радостно было чувствовать ее руку в своей ладони, и все остальное растворилось, перестало быть. Она уводила его отсюда, от страха, неопределенности, от всего, что не совпадало с представлением о жизни — такой, какой она должна быть, уводила в мечту, и все в мечте было так расплывчато, и ему никак не удавалось уцепиться за что-нибудь и удержаться в ней. Какое-то смещение времени, смещение пространства, это он еще сознавал. Но все происходило помимо его воли, он поддавался ощущению, которое завладело им, он и не сопротивлялся. Просто он очень устал в эти дни, слишком ослабел, чтобы сопротивляться. Все происходящее лежало где-то за пределами мира света и тени.