Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

10 июня 1951 года Бунин с возмущением написал Алданову: «Вчера пришел к нам Михайлов[378], принес развратную книжку Набокова с царской короной на обложке над его фамилией, в которой есть дикая брехня про меня — будто я затащил его в какой-то ресторан, чтобы поговорить с ним „по душам“, — очень на меня это похоже! Шут гороховый, которым Вы меня когда-то пугали, что он забил меня и что я ему ужасно завидую»[379].

А 14 июня 1951 года, то есть, через четыре дня, Бунин записывает в своём дневнике (Шраер приводит фотокопию из архива Ивана и Веры Буниных в Русском архиве в Лидсе): «В.В. Набоков-Сирин написал по-английски и издал книгу, на обложке которой, над его фамилией, почему-то напечатана царская корона. В книге есть беглые заметки о писателях-эмигрантах, которых он встречал в Париже в тридцатых годах, есть страничка и обо мне — дикая и глупая ложь, будто я как-то затащил <его> в какой-то дорогой русский ресторан (с цыганами), чтобы посидеть, попить и поговорить с ним, Набоковым, «по душам», как любят это все русские, а он терпеть не может. Очень на меня похоже! И никогда я не был с ним ни в одном ресторане[380]. «Никогда», кстати, там подчёркнуто волнистой чертой.

Что из этого следует? Довольно глупо использовать эту историю для того, чтобы ещё раз обсудить историю того, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, или для того, чтобы решить, что писатели подвирают так же, как мы, не иначе. И о том, как часто литературно одарённый человек восклицает, что сам не понял, его ли это жизнь или приснилась невзначай.

Нет, я хочу сказать о том, что источник всё время подталкивает нас к пристрастному описанию действительности.

Мы все и всегда врём, даже иногда бессознательно, во спасение и во погибель. Солдаты с фронта врут матерям о своей безопасной жизни, или наоборот, нагоняют страха тыловым красоткам. Раньше злословили в письмах, ныне это делают в социальных сетях. Кто-то говорил, что дорого бы дал за то, чтобы телефон давал звонившему прослушать ещё минуту из того, что говорят в комнате, где только что повесил трубку собеседник. О самых близких человек говорит в одной компании одно, а в другой — совсем иные слова. Теперь речь, относимая раньше ветром, документированная письмами (они периодически сжигались), стала фиксироваться социальными сетями. Говорят, заботливое правительство теперь, зафиксирует нашу речь куда более надёжно, но я в этом мало понимаю.

Итак, врут все мемуаристы. Врут для того, чтобы понравиться читателю, врут для того, чтобы быть ближе к великим, врут для того, чтобы оправдать свою скучную жизнь, врут, приписывая себе невероятные подвиги, а иногда присваивая несовершенные мелкие бытовые злодейства. Они врут из литературного мастерства — вовсе не обязательно в личную пользу. Часто мемуарист сочиняет историю так, как она могла бы произойти, или помещает себя в гущу событий, где не был, но мог бы оказаться. Талантливые люди подвирают, чуть меняя нюансы, доворачивая историю, а особо талантливые предоставляют читателю довернуть ситуацию самому, подталкивая к пропасти вымысла.

Все свидетельства зыбки и неверны.

Но если они написаны с некоторой уверенностью, если слово метко и остро, всё это становится материальной силой. Кто напишет интереснее, увлекательнее, — тот и прав.

Нам показывают тут картину мира, которой сознательно или бессознательно желает воспоминатель. Нет, настоящий исследователь (в пику тому самому министру) может аккуратно разворачивать рулон чужой памяти, сопоставлять даты, применять индуктивный и дедуктивный методы — это чрезвычайно увлекательное, хотя и малооплачиваемое занятие. И ещё — нет, можно отличить реальность от мифологического творчества, это прекрасный, в конечном итоге выигрышный путь. Однако кто потребует этого подвига от честного обывателя?

Никто не потребует. Всё победит упрощающий анекдот, и этот анекдот заместит книги, битву литературных стилей, яростные споры и интриги. Он и есть материальная сила, потому что овладевает массами беспрепятственно.

24.07.2017

​Язык — друг мой (о войне и мире языков)

Я сидел в огромном холле здания Бейт Ави Хай, запутанного, похожего на огромный муравейник, и пытался систематизировать свои записи. Там, надо мной, говорили о языках.

Говорили о тех языках, что пускают свои буквы в путешествие слева направо, и тех, что отправляют их с левого края листа на правый.

Язык определяет народ, и это движение взаимно — то люди обживают язык, то, наоборот, язык цементирует нацию.

Был такой человек — Макс Вайнрайх, родившийся ещё в Российской империи и живший в тогдашней польской Вильне. Он основал Еврейский научный институт. Институт был учреждён им в собственной квартире. Вокруг говорили на польском, литовском, белорусском, и, конечно, на идише. Вайнрайх стал одним из крупнейших специалистов по идишу и издал четырёхтомную «Историю еврейского языка». В сороковом он перебрался в Нью-Йорк.

Ему приписывают фразу — «Язык — это слишком важная вещь, чтобы доверять его лингвистам».