Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Впрочем, эта фраза слишком обща, хотя и верна.

Но то, что помнят о Вайнрайхе даже те, кто никогда не слышал идиша — это максиму «Языки — это диалекты, у которых есть армия и флот».

Сам он, правда, говорил, что авторство фразы принадлежит безвестному нью-йоркскому слушателю его лекции, который бросил эту реплику из зала.

Идиш оставался великим языком, но армии и флота у него не было.

Наличие армии и флота у иврита сомнений не вызывало — по улице шли солдаты, отпущенные в увольнение.

Я систематизировал записи, и это было делом непростым. Всё это называлось «Фестиваль медленного чтения «Война и мир языков. Лингвистическая история Иерусалима» — при поддержке фондов Genesis Philanthropy Group и Ави Хай. Чем мне нравились фестивали «Эшколот», так это высокой плотностью событий — действие длилось с утра до вечера — вначале в Городе, а затем в прохладе залов Бейт Ави Хай.

А наверху, в аудитории надо мной, говорили о литературе на идиш — прошлой и нынешней, о том, что язык этот стал возвращаться — особым странным образом.

Эти два языка казались мне чем-то, напоминающим жизнь сосен и елей в лесу, когда побеждают то одни, то другие — вырываются к солнцу сосны, постепенно их строй становится гуще, и в тени развиваются ели, и вот всё больше и больше. На лекции рассказывали о яростных спорах приверженцев идиша и иврита в прежние времена.

Но понятно, что Город (его проще писать именно так, потому что Иерусалим один из немногих городов мира, который может быть угадан без своего личного имени), так в Городе язык лежал слоями — иврит и арабский на старинных изразцовых табличках улиц. К ним был прибавлен английский — язык подмандатной Палестины.

На обороте стены старого города иврит шёл сверху, потому что до шестидневной войны его тут не было. Он был дописан, а вот в Западном Иерусалиме на точно таких же табличках он был снизу.

Кроме арабского, здесь жил турецкий язык — в мелочах: словах и названиях, потому что четыреста лет Палестина была турецкой. И Наполеон безрассудно тратил французские жизни в сражениях на побережье — там, где сейчас продают мороженое туристам. Ничего не пропадает — слова застревают в камнях, их можно заметить.

Языки не исчезают.

Для одного литературного дела мне нужно было узнать, на каком языке здесь, в начале девятнадцатого века, говорил хозяин постоялого двора в Иерусалиме с путниками. Я понимал, что, когда он шёл к турецкой власти, он говорил по-турецки, с арабами — по-арабски, но ответ меня обескуражил — мне сказали, что он мог говорить по-итальянски.

Логика этого была, кажется, такая: много паломников приходило сюда по тропе Ватикана. Однако, на слово я ничему не верил, а проверяя чужие наблюдения, часто оказывался в положении купца, отправившегося за аленьким цветочком, а получившим невесть что.

Я заметил, кстати, что торговля стимулирует язык не менее, а куда более перемещения народов.

Человеческая выгода, маленькая, но упорная, как муравей, делает торговца полиглотом — пусть язык этот не всегда чист, пусть он смешан, но общие желания людей жить чуть сытнее и лучше, навьючивают языки на верблюдов и ослов, везут их на санях и развязывают поклажу в новых местах.

Я застал время, когда знание другого языка было если не уникальным, то отличающим качеством. Язык учили для работы, а не для путешествий. Кажется, я буду последним поколением этой традиции.

Вокруг меня сидели мальчики и девочки с хорошим опытом международных перемещений. Языки проникали в их жизнь естественно, как обстоятельства, а не как заслуга. Язык их — не просто друг. У них много языков, которые, будто целая орава друзей, что ведёт их по свету.

Моё же дело было сравнение — прошлого, которое я ещё застал, и нынешнего.

Там, в аудитории надо мной, собирались рассказывать о событиях двухтысячелетней давности. Лектор сменился, и в плане был разговор о временах римского владычества. Тогда языки продолжали воевать и мириться — больше воевать, конечно.

У Виктора Шкловского есть очень важная, хоть и маленькая книга, которая называется «ZOO или Письма не о любви».

Там он пишет о себе и своих современниках, людях начала прошлого века. При этом он мимоходом замечает: «Государство не отвечает за гибель людей, при Христе оно не понимало по-арамейски, и вообще никогда не понимало по-человечески».

И рассуждая о любви, Шкловский роняет, что любовь, как и власть, тоже не говорит по-арамейски.

Язык любви противоположен обыденной логике.

Тогда власть Рима не говорила с народом на латыни. Обиходным языком был арамейский.

Власть вообще очень странно лингвистически устроена, она больше думает об армии и флоте, чем о словах. Этот недостаток приходится компенсировать людям.

Но, как уже сказано, ничего не пропадает — древний язык можно обнаружить в щелях между камнями, в каменной кладке Иерусалима, которые выщерблены не только пулями.

На них есть следы столкновений слов, былой войны языков.

Нужно только читать их медленно.

28.08.2017