Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Но что интересно, упоминаемая «акула в формалине» Демьена Херста, по правилам называемая «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» (1991) имеет свою интересную историю. Вот поймали тигровую акулу, засунули её в аквариум с формалином, и продали как предмет искусства за $50.000. Потом акула протухла, у неё отвалился плавник, и вышел некоторый конфуз. Тогда с акулы сняли шкуру и натянули её на каркас — она превратилась в чучело акулы в формалине. Потом чучело продали за уже $12.000.000 — и всё это вызвало тогда (и сейчас вызывает) массу вопросов. Теперь это не совсем та акула, но по-прежнему остаётся объектом искусства. Что произойдёт, если заменить часть арт-объекта? Или даже весь? Есть ли китайские арт-игрушки, точно такие же, как настоящие, только не приносящие всплеска духовности?

Все эти разговоры восходят к старой книге Лема «Сумма технологии»: «К чему, собственно, стремится любитель искусства, готовый всё отдать за подлинного Ван Гога, отличить которого от мастерски выполненной копии он может, лишь прибегнув к услугам целой армии экспертов?»[418] И вообще — при известном совершенстве копирования, где возникает (или кончается) то, что вызывает восторг, что собственно делает арт-объект источником эмоции?

Ну, конечно, к услугам читателя новой книги Пелевина пресловутые бон мо — парадоксальные остроты. Дело не в том, что они смешны, а в том, что они становятся деталью общественного языка и можно сэкономить на объяснениях.

Эти романы очень похожи на новогодние ёлки, в которых ствол и ветви сюжета — необязательное приложение к игрушкам и хлопушкам острот. Но разве это беда? Есть такие книги, в которых и одного интересного слова не найдёшь.

Во-вторых, читатель может подумать о сексуальности будущего мира. Секс и семья — это то, что хуже всего подаётся футурологическому описанию. Телевизионная связь и летающие такси нащупываются всеми, а вот семейные отношения чрезвычайно трудны для писателя. Я, по крайней мере, знаю всего пару романов, в которых было что-то интересное.

Тут я сделаю личное отступление — в своё время у меня попросили рассказ для сборника фантастических рассказов про избыточно толерантное общество. У меня нашёлся один такой (правда, совсем не по теме). С этим сборником вышел форменный скандал в благородном семействе. Множество просвещённых людей топало ногами, говоря, что на них подуло смертным холодом из окна Овертона, сам доктор Геббельс написал эти чудовищные тексты, вот они гонения на тех и на этих, и проч., и проч. Так вышло, что благородная общественность знала из оглавления чуть ли не единственного автора, то есть меня, а остальных фантастов не различала ни на слух, ни на вкус, ни на цвет, оттого приходила ко мне с укоризною и разными нехорошими словами в разные аккаунты социальных сетей. Я, впрочем, тоже рассказов этого сборника не читал (кто-то сразу же стащил мой авторский экземпляр), и могу подозревать, что под обложкой никто не нашёл бы даже подобия условного Платонова и условного Тургенева. Но я имел дело с десятком людей, вовсе меня не читавшими, — им чтение было без надобности, как и лемовскому коллекционеру живописи.

Всё это рассказано к тому, что Пелевин в своих последних романах даст большую фору несчастным малотиражным фантастам в смысле беспощадной толерантности, в том числе в общественно-сексуальной сфере. Там и электронные манекены для любовных утех, и строгая толерантная цензура, — я уж не буду пересказывать подробностей. А благородная общественность по-прежнему остаётся всё тем же полым предметом, который и описывает Пелевин.

В-третьих, честному обывателю предлагается порассуждать о том самом философском вопросе, а, может, даже о двух. Поскольку все, кто хотел, прочитали этот роман, уместно будет сказать о сюжете. Ведь о чём идёт речь: полицейская программа общается с преступным искусствоведом, попадается на крючок и уничтожается внутри суперкомпьютера. Потом оказывается, что всё это дело другой программы, которая мстит преступному искусствоведу, а робот-полицейский, чудом восстановивший искусственный интеллект задёргивает занавес на кладбище домашних игрушек (буквально). Это чрезвычайно интересная тема о соотношении материального мира вокруг нас и нашего сознания; о том, что раньше, в зоне вульгарного марксизма, мы с лёгкостью оперировали результатами чужих споров. Теперь материалисты оказались в меньшинстве, а земля — плоской. Бытовые представления об объектах напрямую столкнулись с новыми технологиями. Вернее, в тот момент, когда эти технологии пролезли в быт, то оказалось, что мир честного обывателя не готов к работе с новыми объектами — с тем, что понятия «копии» и «оригинала» теперь другие, что иногда принципиально неизвестно, где находится что-то (например, программа), и нет физических границ у каких-то объектов, которые прямо влияют на нашу жизнь. Честному обывателю проще схватиться за упрощённую мистическую конструкцию, как за спасательный круг в море неопределённости. И проч., и проч.

Но, есть ещё в-четвёртых.

III