Мы собрались у постели больного (Синдерюшкин в ужасе взял бюллетень). Выяснилось, что бухгалтерия по правилам может принять ксерокопию командировочного удостоверения. Она была готова принять хоть что-то, потому что статьи и интервью были напечатаны, все всё прекрасно знали, однако ж, фестиваль, на который ездил Синдерюшкин проводился в первый раз и не имел даже печати.
Тогда кто-то из нас притащил программу, что конструировала штемпели и печати.
— Фантастика, фантастика, — бормотал я. — Дас ист фантастиш!
Последнее я сказал, чтобы подчеркнуть то, что тоже был за границей и знаком с чужеземными наречиями.
Не найдя ничего лучше, сперва мы сконструировали печать, как представляли её себе.
Синдерюшкин позеленел от злобы.
Мы спросили его, знает ли он как будет слово «звёздный» по-украински. Он начал гнуться и ломаться как пряник, напирать на свою имперскую психологию и кривляться.
— Там должна быть буква «i», — сказал он наконец.
Букву «i» мы вставили, но это дела не поправило.
Потом я вспомнил перевранную цитату из книги о Винни-Пухе, которая, в украинском переводе якобы содержала фразу «Сирый пидструковатый ослик Иа-Иа стоял сам саменьки, яки палец и…»
Винни-Пуха взяли в оборот.
Надо сказать, что творческая работа шла не без помощи алкоголя.
Наконец, мы поставили печати на замурзанное удостоверение, и в этот момент к нам пришёл наш коллега-юрист.
Он внимательно посмотрел на наше творение и сказал:
— Да вы охренели.
— Чё, — обиделись мы. — Смотри, как клёво.
— По вам статья плачет. Мало того, что вы подделываете документы, так ещё государственный герб Украины на них впендюрили. Это государственное преступление, между прочим.
— Теперь нас сошлют… Где на Украине Сибирь? — вздохнул Синдерюшкин.
В результате… Но, тем не менее… Не важно, как и чем всё кончилось.
Перед законом мы остались чисты — это я пишу на всякий случай, потому что знаю, чем могут кончиться откровения в Сети.
При этом Харьков всегда был литературный город.
Самым фантастическим зданием в Харькове был не Дом Госпромышленности, который я в юности заочно любил по снимкам в архитектурных справочниках, а Университет.
Один писатель сообщал мне таинственным шёпотом (впрочем, как и всем), что история этого здания таинственна так же, как таинственно ушли под землю множество этажей — неизвестно с чем внутри, поскольку проходы в них замурованы. Сам писатель, одетый в чёрное, как в патер, был при этом похож на смотрителя подземных казематов, сбежавшего со службы.
Я верил в его истории безоговорочно, потому что найти что-то даже в верхней части здания решительно невозможно.
Университет был официальный и неофициальный центр харьковского Конвента. Толпа слоняющихся между этажами студентов увеличивала массовость мероприятий в десятки раз.
Университет — это мне нравилось.
Но там была ещё и школа — какой-то мне до конца непонятный коллективизм.
Там был двухголовый писатель с иностранной фамилией, какой-то специальный культ боевых искусств дрыгоножества и рукомашества под названием Фэн-До, поющие и концертирующие писатели.
Там вообще действовали люди боевые — кто-то из них тогда гордо сообщил: «Писателей-фантастов по численности всего два взвода, но они хорошо держат фронт». Знали бы они, что будет дальше.
В том далёком году я сидел на дубовых сталинских скамьях Университета.
Награждение проходило в Большой физической аудитории. В качестве награды вручали кадуцеи, взятые с городского герба и какой-то философский камень.
Роман про борьбу городских осветителей с вампирами получил второе место.
Я оглядывался, крутил головой направо и налево и думал, что это напоминает «День Архимеда».
На этих мероприятиях лежал странный отсвет физических праздников.
Когда-то в Харькове делалась советская физика.
Она там начиналась.
Может, оттого в городе не выветрилась атмосфера научных капустников, этого необязательного веселья, что теперь казалось немного дураковатым — «Раздавался грохот: это физики выкидывали свои шутки» — но было для меня ностальгически-трогательным.
Это было моё прошлое, с которым я давно и навсегда расстался.
Потом главный спонсор поругался с мэром города — спонсор стал министром внутренних дел, что произошло с мэром, я не помню.
Писатели начали воевать друг с другом. Читатели их были с обеих сторон от линии фронта, и убивали их без разбора литературных пристрастий.
Басткон (о конвенте под Москвой)
И пытались постичь — мы, не знавшие войн,
За воинственный клич принимавшие вой, —
Тайну слова «приказ», назначенье границ,
Смысл атаки и лязг боевых колесниц.
Это был первый Конвент года — на Татьянин день. Впрочем, не был, а остаётся.