Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Видал я его с самого начала, с 2001 года. Правда, отцы-основатели собирались до этого в одной картинной галерее, отсчёт ведут с 1999 года. Был этот Конвент детищем одноимённой литературно-художественной группы, и имел правила несколько более строгие, чем прочие Конвенты. В справочниках писали, что «со времен основания поддерживается проимперский дух и православная направленность».

Приезжали туда, впрочем, и участники, а больше — участницы Школы перевода.

Переводчицы были малопьющи и неприступны, что прекрасно оттеняло нравы фантастов.

Заведовал всем этим делом, разумеется, с сотоварищами настоящий историк, полный доктор наук и разных званий кавалер. Помимо сугубо научных книг он написал массу популярных биографических, и ни слова против них я не скажу.

Вообще тут был некий образовательный ценз, что у фантастов дело редкое.

Но и политики было много.

О, какие доклады там читались — «Охранительные основы русской цивилизации». «Альтернативная история в художественной литературе», «Монархия или теократия?», «Роль фантастики в формировании ценностных приоритетов современной русской элиты» и «Конфликт СССР — США с точки зрения теории игр». История же России шепчет нам, что литература нашей страны издавна зажата между двумя фортификационными сооружениями — Трубецким бастионом Петропавловской крепости и Севастопольскими бастионами, и неизвестно где ещё безопаснее, и чем гордиться перед потомками.

Жизнь не сахар, а литературный хлеб труден и горек — если это, конечно, настоящая литература.

Премии были под стать — «Меч Бастиона», «Карамзинский крест», «Чаша Бастиона» и премия «Иван Калита». Среди прочих премия имени Одоевского за интеллектуальную фантастику.

Про голову Бриана, Восточный и Западный вопросы на «Бастконе» говорили с кафедры и в кулуарах — одна идея сращивания монастырей и банковских структур для создания военно-монашеских орденов чего стоила.

Оказалось, кстати, что фантастов, в силу их корпоративности часто воспринимают как политическую силу. Иногда идея, овладевшая массами, действительно становится какой-то силой. Был такой вполне фантастический писатель Рон Хаббард, из деятельности которого выросла целая «Церковь саентологии». Её то пытались судить за мошеннические дела, то снимали все обвинения, теперь где-то запретили, а где-то нет — в общем, жизнь её шла интересно. Или вот один отечественный фантаст как-то написал российскому Президенту, тому Президенту, что любил всякие технологии, и даже был им услышан. Все тут же всполошились, начали спрашивать друг друга, что ещё написал этот письмописатель. А там всё «империя тьмы», «сломанный меч империи» да те, кто мешают русскому прорыву. Так или иначе, случились у писателя успех и общественное внимание.

Но вот политизировать мир массовой культуры, причём направить его куда-то управляемым образом — совсем иное дело. Причём неважно, в сторону Добра или Зла. И у тех, и у других могут случиться проблемы от борцов с тоталитарными сектами, но это дело житейское.

Тут сам вопрос — может ли литература, помимо того, что быть литературой, вертеть динамо-машину политики — не получает ответа.

И, надо сказать, что эта тема давняя. Литераторы очень давно считали себя чем-то вроде политиков, а политики особенно не хотят поступиться местом.

В девятнадцатом веке русская литература стала настоящей политической силой, с которой пришлось считаться власти. В веке двадцатом власть продолжала рассматривать писателей и литературу как политический и идеологический фактор: писателей кормили или сажали, или же и то и другое. А вот за последние четверть века роль литератора как идеолога как-то подешевела.

Но поэт всё же хочет быть «больше, чем поэт». Это как-то и обсуждали люди из бастионной сотни, окопавшись среди снегов. Выходило, что всяк норовит сказать, что престиж литературы никуда не девался и торговать почётными званиями и корочками дипломов на манер того, как за умеренные деньги у нас изготавливали непонятные ордена и выдавали звания академиков чрезвычайно экзотических академий.

А можно придумать что-то почестнее, да вот только что — прекрасные люди не знали.

Фантасты менее других склонны были запереться в башне из слоновой кости. Но писатель, который просто хочет быть больше чем писатель, рискует превратиться в персонажа анекдота, который рассчитывал быть богаче, чем другие короли, потому что «ещё бы немножечко шил»…

Я бы, правда, оговорился, что это происходит не из-за особого политического посыла их книг. Некому крикнуть: «Значит, нужные книги ты в детстве читал!» — потому что общих книг уже нет. Суверенитет исчез как ценность, смерть за веру кажется смешной или отвратительной, вещи стали одноразовыми — никто в это не поверил бы двести лет назад.

Никакого политического аспекта в многосерийных фантастических романах нет — впрочем, иногда они работают как термометр стиля. Чуть побольше «имперского орнамента», эполет на мундирах звездолётчиков, посконных друидов из Муромских лесов — один спрос у читателя, заполонили страницы аполитичные интернациональные драконы — другой.