Публикации на портале Rara Avis 2015-2017

Особняком стоит Киев — «мать городов русских», обречённый на мужской род. В булгаковском романе «Белая гвардия», Киев не назван по имени. Он — просто Город, и Город этот — отражение Иерусалима. Не небесного Иерусалима, а земного, того, который изображается на иконах. Где дома стоят тесно, обросли башенками, а слева непременно — Елеонская гора. Киев и мать, и Город, мужское начало, место суда и расправы без суда, то есть у Булгакова в 1918 он одновременно осколок старого Петербурга и Москвы, соединение мужского и женского.

Другой мой друг, говорил, что не хотел бы жить в Иерусалиме — слишком он тревожен — линии напряжения никуда не делись, хотя уже не напрямую связаны с войной. Сам он жил в Хайфе, и по склонам горы Кармель, к нему приходили кабаны, сводя с ума его пса. Война, впрочем, приходила и туда — с севера.

При этом Иерусалим — единственный из городов со множеством отражений.

Сверху над ним, как известно, был Небесный Иерусалим, видимый на небе из разных стран.

А я провёл детство в домике на краю леса. Если открыть калитку, то можно было выйти в лес, и по тропинкам, не встретив людей выйти к Новому Иерусалиму. Патриарх Никон оказался хитрее многих, он унёс отражение к себе, будто гость, что возвращается с праздника с гостинцем для своих детей.

Подмосковную реку Истра тогда переименовали в Иордан, под стенами Ново-Иерусалимского монастыря шумел Гефсиманский сад, а посредине всего высился огромный храм.

Тогда, в пространстве детства, туда можно было въехать на велосипеде — храм был разрушен немецкими сапёрами, ветер гулял под остатками сводов, и книги его исчезли.

Вот и встаёт вопрос в описании Города.

Город отличается от обычного пейзажа тем, что в нём всё меняется за несколько шагов: изменения пейзажа медленны даже в горах, а в степи и вовсе ничего может не перемениться за два дневных перехода.

Да и то — Москвы никакой нет, а есть несколько городов, прилепленных друг к другу. Между ними видны даже границы, которые проходят то по улице, то по железнодорожной ветке, а то по странному промежуточному пространству.

В «Пикнике на обочине» действие тоже происходит в Городе — не знаменитом, но снабжённом непонятным пространством зоны. Это в фильме герои путешествуют по сельской местности, а так-то у Стругацких в большинстве повестей присутствует Город.

Нужно выделить особый тип рассказа — описание Города, как живого организма, не места, а симбиотического существа, в котором люди, здания, подземные ходы, облака и погодные катаклизмы существуют совместно.

Есть хорошая мысль, жаль, не моя — о том, что в прочих городах существуют места, навечно связанные с прошлым. Под итальянской столицей, как горные породы под осадочными, лежит истинный, настоящий Рим. A на улице Медников известно место, где смерть полная коварства, его, Генриха IV, подстерегла и нанесла удар свой ножом из-за угла. (От страшного удара кровь брызнула из жил, и нечестивец старый скончался, как и жил).

А вот Иерусалим — город, в котором есть место, где многое только произойдёт в будущем — тут, где ты стоишь, пройдёт Мессия — появится вот оттуда, и пойдёт туда.

События проникают через страницы, будто шило переплётчика.

Ты делаешь следующий шаг и проваливаешься в 1967 год, видя солдат, входящих в ворота Старого Города, как на знаменитой фотографии.

Буквы разбегаются, вновь сходятся в слова — как люди.

Всё требует описания, всё соединяется в книгу, не ограниченную переплётом.

18.07.2016

​Только в путь (о том, зачем люди путешествуют)

Лето стало символом бегства с места жительства — пусть на время, но перемещения в дальние края.

Это дело недавнее — раньше лето было порой сельскохозяйственных работ, когда день год кормит.

Теперь — не то, это символ туристического сезона, хотя с того момента, когда изобрели горные лыжи, отпуска стали брать зимой.

Удивительное дело, но история и теория туризма до сих пор не описаны в какой-нибудь основополагающей книге, которая стала бы универсальной ценностью и чем-то вроде «Капитала» в экономике или «Книги о вкусной и здоровой пище» для историков советской кулинарии.

Прежде всего непонятно, как отделить туризм от прочих видов перемещения.

Паломничество и купеческие странствия иногда кажутся предвозвестниками туризма, но между ними кардинальное различие. В одном случае цель сформулирована предельно точно, да и цель путешествия точечна, а в нашем случае ею становится само времяпровождение в пути.

Цель путешествия — вот самое интересное. В России, где человек особенно ценит тепло печи, где особенно пусты пространства между ночлегом и в каждом ямщике подозреваешь Пугачёва, отправляющийся в странствие внушает уважение. Если ты выехал не с товаром для продажи, если движешься не с казённой подорожной, то на тебя смотрят сочувственно и одновременно, со страхом. На безумцев всегда смотрят со страхом, а если сумасшествие проистекает в лёгкой форме — то сочувственно.