Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

Рассылая свои воззвания, Пугачев не переставал тревожить Оренбург и в этом отношении выказал гораздо большую деятельность, чем губернатор. Начиная с 22 октября и по 4 ноября мятежники находились почти постоянно в виду города и вели перестрелку с гарнизоном. Пользуясь окружающими город местными закрытиями, неуничтоженными зданиями форштадта и даже Георгиевской церковью, Пугачев тайно по ночам подвозил свои орудия и высылал стрелков, которые с наступлением утра открывали огонь. Из крепости им отвечали тем же, и взаимная канонада продолжалась по нескольку часов, с малым, однако же, успехом для обеих сторон. Среди этой канонады одиночные всадники подъезжали к городскому валу и советовали гарнизону сдаться.

– Господа яицкие казаки, – кричал один из таких, – пора вам одуматься и служить государю Петру Федоровичу.

Другой из подъехавших звал стоявших на валу защитников к себе в гости и кричал: «У нашего батюшки вина много!»

– Приезжайте-ка вы к нам со своим царем обедать, – кричали с городского вала, – у нас в городе вина больше!

– Погодите, приедем, – отвечали мятежники, и действительно утром 27 октября Пугачев почти со всеми своими силами показался в виду города. По-видимому, он намерен был двинуться на штурм, но, видя, «что крепости он одолеть не мог и в крепость влезть было не можно»[681], самозванец после первого отпора со стороны гарнизона приказал отступить.

– Не стану тратить людей, – говорил он, – а выморю город мором.

С этою целью самозванец ежедневно посылал небольшие партии тревожить жителей, перехватывать курьеров и уничтожать запасы. В ночь на 2 ноября мятежники построили вокруг города батареи и с рассветом открыли огонь, продолжавшийся целый день. Так как на этот раз батареи были устроены вблизи города, то неприятельские снаряды причинили некоторый вред: человек шесть обывателей было убито, семь ранено; два ядра попали внутрь губернаторских покоев, одно – в двери палатки, где хранилась денежная казна, другое – в стену дома Соляного управления, где была судейская камора, и наконец на двор дома Рычкова. Хотя результаты продолжительного бомбардирования были почти ничтожны, но, во-первых, стоили крепости 1788 снарядов, выпущенных в ответ на выстрелы мятежников, и, во-вторых, произвели сильное нравственное впечатление на жителей. Желая воспользоваться этим впечатлением и считая ядром защиты Оренбурга казаков яицких и оренбургских, Пугачев решил вновь войти с ними в сношение и предложить сдать город.

– Я намерен, – говорил он Падурову, – к городу послать казаков на переговорку, чтобы жители, не доводя себя до конечной погибели, сдались мне. Напиши-ка ты от себя к оренбургскому атаману Василию Могутову да к яицкому старшине Мартемьяну Бородину, чтоб они, если желают получить от меня за противность их прощение, уговаривали бы городских солдат и казаков, а равно губернатора и всех командиров сдать город и покориться мне в подданство. Ты их обнадежь, что я, право, ничего им не сделаю и прощу. Если же они не сдадутся и мне удастся штурмом город взять, то тогда я поступлю с ними безо всякой пощады. Ты уверяй их в тех письмах, что я точно Петр III, да опиши притом и мои приметы, вот какие: верхнего напереди зуба нет, правым глазом прищуриваю[682]. Они меня видели и помнят оные приметы. Да напиши Могутову и то: разве ты, мол, забыл государевы милости, ведь он сына твоего пожаловал в пажи.

Падуров написал эти письма и принес их самозванцу. Пугачев повертел их пред глазами и затем, передавая Ивану Почиталину, приказал прочитать их[683].

– Очень хорошо, – проговорил самозванец по окончании чтения, – ты оставь их у меня, я сам запечатаю и отошлю в город с казаками.

Падуров писал атаману Могутову, что дальнейшее сопротивление приведет жителей в крайнее разорение, потому что государь намерен штурмовать Оренбург, и уже получены с заводов пять бомб такого большего размера, «что они чинятся пороху по два пуда слишком».

«Чем то допустить и всем разориться, – прибавлял Падуров[684], – то не возможно ли, батюшка, уговорить его превосходительство Ивана Андреевича [Рейнсдорпа], чтоб он склонился и, по обычаю, прислал бы к нему письмо с прописанием тем, чтоб он вас простил и ничего бы над вами не чинил.

Сверх того, вам объявляю, батюшка Василий Иванович, что он [Пугачев] упоминает вас всегда, что вы к тому не склонны, и вспоминает то, как вашего сына Ивана Васильевича произвел в пажи. Сверх того, вашему высокоблагородию об нем объявляю, что он роста среднего, лицом смугл, верхнего зуба нет, правым глазом прищуривает».

Падуров уверял Бородина, что Пугачев истинный государь и что все распускаемые о нем слухи ложны.