Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

– Как вы осмелились вооружиться против меня? – спрашивал Пугачев. – Ведь вы знаете, что я ваш государь. На солдат пенять нельзя: они простые люди, а вы офицеры и регулы знаете. Ты еще полковник, – заметил самозванец, обращаясь к Чернышеву, – а нарядился мужиком. Если бы ты шел в порядке, то можно бы было тебе попасть и в Оренбург. Тебя и всех вас велю повесить за то, чтобы вы знали своего государя.

Приговор был произнесен; осужденные стояли молча, и, к удивлению Пугачева, «ни один, чтоб избавить их от смерти, не просил»[723]. Это еще более возмущало самозванца, и он торопился привести в исполнение свое решение.

С осужденных сняли одежду, обувь и повели к виселице, вокруг которой поставили всех взятых в плен солдат. Пугачев присутствовал при церемонии казни. Вешали поодиночке, и самозванец сам махал платком, когда, вслед за повешенным, следовало вести новую жертву. Отвратительное зрелище это продолжалось весьма долго, так как в этот день повешено было 32 офицера, калмыцкий старшина и жена артиллерийского офицера.

После казни всем пленным приказано было стать на колени, поднять кверху два пальца правой руки и повторять присягу на верность императору Петру Федоровичу.

– Бог и я, государь, – говорил Пугачев, – жалую вас крестом, бородою и всякой вольностью.

Всем пленным были острижены волосы по-казачьи, причем яицкие казаки приказывали креститься непременно двуперстным сложением.

– Если кто, – говорили они, – будет иначе креститься, то батюшка (самозванец) прикажет отрубить пальцы.

Пленные были разделены по сотням и помещены в землянках. Трупы повешенных сняты и брошены под гору без погребения, причем у ставропольского гарнизонного батальона майора Семенова и капитана Калмыкова, «как они были собою толсты, вскрыты были груди злодеями, и вынимали из них сало, сказывая, что оно пригодно для лечения ран»[724].

«Полковника и симбирского коменданта Чернышева судьбина, – писала императрица князю Волконскому[725], – весьма сожаления достойна. Ни уже что неслыханной суровостью своей изверг Пугачев своей шайке самой не опротивится? Ибо и простой народ, видя вдруг 39 человек чиновников (34 человека) невинно повешенных, нельзя, чтоб не чувствовал неистовство такового поступка и омерзение к производителю оного. В несчастий сем можно почесть за счастье, что сии канальи привязались два месяца целые к Оренбургу, а не далее куда пошли».

Покончив с отрядом Чернышева и «обольстясь тою важной победой», Пугачев, по его словам[726], оплошал. Имея еще с утра сведения о приближении к Оренбургу отряда Корфа из Озерной, самозванец хотя и отправил стеречь его Якова Пономарева с четырьмя казаками, но, предполагая, что Корф подойдет не скоро, разрешил своей толпе обедать. «В Берде была великая радость, – показывал впоследствии Иван Почиталин, – и происходило пьянство; вина же было довольно взято в Татищевой крепости». Среди шумного и пьяного обеда прибежал посланный Пономарева с донесением, что Корф пробирается уже к Оренбургу. «Казаки, на кони!» – крикнул Пугачев, но, пока двухтысячная толпа собиралась, прошло времени много, и ему не удалось настичь Корфа отчасти потому, что последний двигался не по той дороге, по которой предполагал самозванец.

Рано утром 13 ноября прискакал в Оренбург из отряда Чернышева капитан Ружевский с пятью доброконными казаками и, явившись к Рейнсдорпу, донес, что отряд переправляется через реку Сакмару и что полковник просит помощи[727]. По выходе Ружевского из дома губернатора послышались выстрелы, продолжавшиеся не более четверти часа, и затем все смолкло. Рейнсдорп понял тогда, что в отряде Чернышева неладно: или он отступил, или захвачен толпой мятежников[728]. Опасаясь, чтобы не случилось того же и с отрядом бригадира Корфа, генерал-поручик Рейнсдорп отправил ему навстречу новое приказание: не идти на соединение с Чернышевым, а следовать как можно скорее в Оренбург по противоположному берегу реки Яик. Эта перемена в направлении движения и была причиной того, что посланный Пугачевым отряд был задержан рекой Яик и не успел нагнать Корфа, который, соединясь с казаками, высланными из крепости, безо всякого препятствия и потери вступил в Оренбург. Он привел с собою 2495 человек[729] с 22 орудиями, в числе коих было четыре единорога[730]. Впрочем, большая часть пришедших с Корфом войск были весьма худоконны и на сражение вовсе не годны[731]; они увеличили собою только число ртов, уничтожавших и без того незначительные запасы продовольствия, заготовленные в Оренбурге.