Пуговичная война. Когда мне было двенадцать

– А, так это ты, сукин сын, обозвал лонжевернцев парнями без яиц? Вот я тебе покажу, какие мы парни без яиц! Небось, все ваши сраные рубахи ушли на то, чтобы стереть, что я написал на двери вашей церкви! Таким трусам, как вы, нипочем не сделать такое.

– Так подойди поближе, говенный ты хитрюга, толстомордый обжора, у тебя ничего и нет, кроме морды… и ходуль, чтобы драпать!

– Проползи сюда хоть два шага, эй ты, крыса помойная! Уж не от того ли ты разбогател, что твой папаша на ярмарках щупал коровьи яйца?

– А сам-то! Ваша-то нора вся заложена-перезаложена!

– Сам ты перезаложен, голодранец! Когда же ты возьмешься за фанерное ружьишко своего дедули? Только молиться тебе и осталось!

– У нас не то, что у вас в Лонжеверне, где куры даже во время жатвы дохнут от голода.

– Зато в вашем Вельране у вас в башках вши дохнут, да не от голода, а от отравы!

Вельряки
Тухляки.
Драная глотка,
Возьми вас сухотка!

– Эй вы там!.. Эй! Эй! – раздался за спиной вожака хор голосов лонжевернских бойцов, которые уже истомились скрываться и сдерживать свое воодушевление и раздражение.

Ацтек-с-Брода парировал:

– Лонжевернцы
Дерьмовернцы,
Тронь дерьмо –
Придет само!
Отправляйтесь сами
В омут за чертями!

И хор вельранцев, в свою очередь, неистово приветствовал своего главнокомандующего протяжными и благозвучными выкриками «Эгей! Эгей!».

Пулеметные очереди и оружейные залпы брани прозвучали с той и другой стороны; потом оба в равной степени перевозбужденных полководца перебросились классическими и современными оскорблениями, восходящими к античным формам:

– Ломящиеся в открытую дверь!

– Вешатели кошек за хвост![13]

После этого генералы с привычным коварством обменялись взаимными самыми фантасмагорическими и нелепыми обвинениями из своего репертуара:

– Эй, забыл что ли, как твоя мать мочилась в твою жратву, чтобы сделать подливку!

– А твоя выпрашивала у скопильщика быков мешки, чтобы ты их жрал вперемешку с дерьмом!

– А ну-ка, вспомни тот день, когда твой папаша сказал, что лучше бы он растил телка, чем такого мерзкого урода, как ты!

– А сам-то? Забыл, что ли, как твоя мать говорила, что лучше бы она кормила сиськой корову, а не твою сестрицу. Тогда, по крайней мере, одной потаскухой было бы меньше!

– Моя сестрица, – возражал другой, у которого сестры вовсе не было, – сбивает масло, а вот когда она начнет сбивать дерьмо, тебе придется облизывать мешалку; да и попробуй, жабеныш, до нее допрыгнуть!

– Осторожно, – предупредил Курносый, – Туге́ль-Горлопан уже стреляет камнями из рогатки.

И точно, в воздухе над головами просвистел камень. В ответ раздались насмешки, и вскоре град снарядов с обеих сторон избороздил небо, а пенящаяся и постоянно нарастающая волна грязных ругательств, обильный и изысканный запас которых у враждующих имелся в избытке, то набегала от Большого Кустарника к опушке, то отступала от опушки к Большому Кустарнику.

Однако дело было в воскресенье: бойцы обеих армий принарядились, и никто, ни главнокомандующие, ни тем более солдаты, даже не думал схватиться врукопашную и нарушить целостность своих костюмов.

Так что в тот день сражение свелось к обмену мнениями, если можно так сказать, и к этой артиллерийской дуэли, в результате которой ни одна сторона не понесла серьезных потерь.

Когда на Вельранской церкви раздался первый удар колокола, призывающего к молитве, Ацтек-с-Брода дал своему войску сигнал к отступлению, не позабыв, однако, вместе с последним оскорблением и последним камнем бросить неприятелю последний вызов:

– Завтра встретимся, лонжевернские парни без яиц!

– Ты, трус, вали отсюда! – с издевкой выкрикнул Лебрак. – Ты у меня дождешься! Завтра посмотрим, чья возьмет, куча дерьма!

И град камней посыпался вслед отступавшим в срединный окоп вельранцам.

Лонжевернцы, чьи общественные башенные часы, наверное, отставали, а может, служба у них начиналась позже, воспользовались исчезновением неприятеля и стали разрабатывать план завтрашнего боя.

Тентену пришла в голову гениальная идея.

– Надо, чтобы до их появления в этих кустах спрятались человек пять-шесть, – предложил он, – и чтобы сидели не шелохнувшись. Потом наброситься на первого, кто приблизится, заграбастать его и по-быстрому сделать ноги.

Командир мгновенно согласился возглавить засаду и выбрал пятерых бойцов из числа самых ловких. Остальным предстояло вести лобовую атаку.

В деревню они воротились, исполненные боевого пыла и жаждущие мщения.

III. Великий день

Vae victis![14]

Старый галльский военачальник – римлянам{11}

В понедельник утром в школе всё пошло наперекосяк, еще хуже, чем в субботу.

Отец Симон вызвал Курносого, чтобы тот на уроке по обязанностям гражданина повторил то, что ему вдалбливали накануне по поводу этого самого гражданина. В результате Курносый стал мишенью самых нелестных высказываний учителя.