Пуля в глазу

Из двери напротив меня вышел врач. Он сделал странный жест рукой, моя мама закрыла ноутбук и спрятала телефон в сумку, потянув меня за руку с собой. Не понимаю, зачем так тянуть? Больно ведь было…

В кабинете были приятные белые стены, а из окна светило солнце, придавая всему помещению очень теплый и приятный вид. Я не смотрел на маму или врача, мне были интереснее щели в каменном полу. Раз щель, два щель, три…

Не успел я досчитать до пяти, как мама крепко сжала мою руку. Что-то случилось? Почему мама плакала?

— Боюсь, у вашего ребенка есть серьезные осложнения. У него синдром Аспергера. Это форма высокофункционального аутизма. Он будет способен…

Потом он много извинялся, а мама много плакала. Почему она плакала? Подумаешь, синдром. Я ведь не умру от него. За что он извинялся? Если он так не хотел, чтобы она расстраивалась, мог бы ничего и не говорить! Это неправильно. Это неправда.

* * *

— Это неправда. У меня нет никакого синдрома.

— А это? — он указал на мою руку.

— Что не так?

— Ваша рука. Она постоянно дергается. Вот, видите, как сейчас. Это не похоже на нервный тик. Я ведь вижу, стоит мне только посмотреть на вас слегка прямее или упомянуть вашу подружку.

— Доктор, вы ошибаетесь. Если бы у меня что-то было, я бы об этом знал. Да все бы знали! Трисс не жаловалась на мою руку…

— Возможно, она просто привыкла. За толстыми стеклами депрессии и не такое пропустить можно. Кстати о ней.

Он протянул мне бумагу на подпись. Если честно, половину букв не было видно или даже не должно было быть видно. Очень трудно разглядеть что-то в таком паршивом освещении.

Старая выцветшая бумага А4, аккуратная, местами нечеткая печать. Лист только из принтера, но он не теплый, а будто даже холодный. Холодный настолько, что пальцы прилипают к его обратной стороне. Мне не дали даже времени прочитать его, стали кричать что-то про то, что я слишком тупой и долго соображаю. Под таким напором не было никаких вариантов.

Я расписался, Шеффлер стал рассказывать, как здесь лежит Трисс, чем ее пичкают и что вернется в норму она уже через несколько месяцев. Только у меня не было этих месяцев. Он так же сказал, что она просила передать мне, что я могу вести дела и без неё. В этом не было никаких проблем, но мне нужна была моя живая работодательница. Мне предложили экскурсию. Я пытался отказаться, но меня повели вдоль полупрозрачных боксов к нее палате. Она спала, по этому зайти и поговорить я не мог, но даже глядя на неё со стороны я видел, даже не смотря на то, что ни единая ее мышца или мускул не дернулись, я знал, что там, внутри, она до сих пор жива. И до сих пор здесь. Просто глубоко спала.

Машина остановилась в квартале от моего района. Дождавшись, пока я выйду, таксист тут же рванул в яркую пустыню города. Пришлось сойти чуть раньше, денег до дома не хватило, но по-правде я был даже рад остановиться здесь. Мой путь пролегал через длинный сквер, пусть и достаточно пустой, там было всего девять деревьев и шесть кустарников, но это было всяко приятнее, чем беспросветные стены города.

Центр оставался для меня непреодолимым местом, сколько бы я не пытался. С тех пор, как я приехал, я ни разу там больше не побывал. Его длинные ряды окон, постоянный шум и глаза людей. Тут было сложно сыскать людей, что не стали бы искать в тебе недостатков. Почему всем так важно знать, что у тебя в медкнижке? Зачем вам моё имя, вы же ни разу им не воспользуетесь?