Пульс Хибин. Сборник

Когда мне исполнилось девять лет, а мать боле за дочерью глядела, тут мы шли, чтобы заработать денег, чтобы нам лучше жилось, разделывали дрова у церкви Леонтия Ростоцкого или у Великодворской начальной школы. А чего зарабатывали? Чтобы батог — такая мера — напилить поперешкой и наколоть, ходили чуть ли не неделю. А когда нам за разделку дров выдадут деньги, как нам это интересно и радостно было, вот мы уже умеем деньги зарабатывать. Придем домой, и тут родители сразу эти небольшие деньги заберут и только к годовым праздникам пять копеек дадут на двоих с братом на семечки. А на пять копеек давали в магазине семечек столько, что хватало на три дня праздника.

Уже в этом возрасте мать приводила нас на личные полосы, учила серпом жать овес, ячмень, рожь. Поначалу немало мы резали руки, но потом мы с братом усвоились в этом жатье, что маме не уступали, а опережали. Она сноп, а мы второй начинали нажинать. Везевье сначала мать нам делала, а тут и сами научились.

Начала нас мать и косьбе учить косой горбушей. Поначалу, что ни взмах, так носок косы в землю, — сколько кос наломали, — но потом сковали такую косу небольшую, как бы тебе она такая и нужна, и косишь уже хорошо, и получается. А накошенную траву тут же нужно выносить из кустов на гладь, чтобы скорее сохла. Валки разбиваешь, с отдельных мест обноска идет. А тут и сушка сена, и шевеление граблями. А когда время метания стога приходит, то надо с граблями ворочаться, да еще как! Подгребаешь, подгребаешь, а когда гроза, чтоб сено не обмочило, все отдашь от себя, последние силы — обмочит, все испортит».

Я не случайно привел такой большой отрывок из рассказа Николая Александровича Макарова. Детство — главный период его жизни, определивший дальнейшее в его творчестве. Становление характера — слова, которыми мы частенько пользуемся не слишком серьезно, — в данном случае точны. Так подробно помнить раннее детство может только любящий человек. Фраза Макарова живописна не меньше его картин. Да это и есть живопись словом. И наоборот: искусство Макарова, выраженное цветом и линией, самобытно и ярко, как и его записки.

У наивных художников много общего, вытекающего из самой сути их творчества. Совершенно разные люди Макаров и Закарян, даже не подозревающие друг о друге, разные по возрасту и темпераменту, по национальному и жизненному опыту, все же очень близки по своему искусству — чистому и наивному, как лубок или ранняя икона.

Как правило, художники-самоучки обращаются к кисти поздно, в годы своей зрелости, а иногда и в пожилые годы, испытывая внутреннюю потребность самовыражения.

Макаров стал рисовать очень рано, мальчиком, и всю дальнейшую жизнь, чем бы ни занимался — сторожил ли колхозные амбары, воевал, работал ли пекарем, был ли военруком в начальной школе или воспитателем в общежитии, — всегда считал себя только художником. Да и был им.

«Я лично про себя могу сказать, — писал Макаров, — что меня всегда увлекало, в какое лето найти время что-нибудь слепить из глины, например — русскую печь, какая она есть, причем из заранее наделанных маленьких соответствующей формы кирпичей, двусосковый рукомойник, горшок, плошку. Неменьшим вниманием было у меня и что-нибудь выстрогать ножом, как есть в самом деле. Например, косьё у косы-горбуши сделать, как есть в действительности, топорище, пестик, что толкут картошку и лук, мутовку, что творят в квашне, клюку-полоскавку.

Но из самой любимой моей увлеченности было рисовать. И как это все у меня началось?

Увидел я у матери в горнице в сундуке прикрепленное цветное — фотопортрет или что-то там вроде этого, и мне понравилось, и я у матери выпросил, и она мне отдала. И вот с этого времени у меня заходила в голове мысль — рисовать. И когда мне попадалась какая-нибудь бумага, я брал обгоревшую с конца лучину или уголь потверже из корчаги и им набрасывал все чаще и чаще с этой иллюстрации точь-в-точь, что было на ней.

И далее у меня новая мысль в голове возникла: где краски такие взять? И вот когда мы-то, ребятишки, бегали по нашему боровому полю, где просто было набрать для игры много цветных камешков, и вот тут-то я и вздумал обо всех этих камешках, и пошел на это наше боровое поле, думаю, наберу этих камешков цветных, разных, расколочу молотком до мельчайшей пыльцы, разведу водой — вот мои краски. Раскрашивай, как надо. Конечно, камень подбирал, что хорошо расколачивался. А черную краску имел обыкновенную сажу, которой у нас было сколько хошь, так как печь в избе была сложена по-черному, и этой сажи было на устье печи обилье. Да такая, как мне надо. И вот наберу ее на какую дощечку и начну остальные мои краски разводить обыкновенной водой, и эту сажу, и даже глину. И заранее приготовленные мною выстроганные палочки-кисти и навитые на них кудели-спреслицы. И вот тогда и начнешь раскрашивать набросанную тобой ту или иную картину. Особенно мне одна цветная картинка нравилась, старинная, на ней чинный мужчина, и вот я налаживал те краски, что были на открытке, и мне казалось, что получается все неплохо.