Пункт назначения – Москва

В этот вечер на передовой было относительно спокойно, и Ноак, Беккер и я засиделись до поздней ночи на командном пункте. Старый Вольпиус отправился спать после того, как мы не прореагировали на его многократные попытки завести разговор на его любимую тему: войну 1914–1918 годов. Добрый немецкий «Штайнхегер» лился рекой. Видимо, в результате ночного пьянства и долгой застольной беседы на следующее утро я снова почувствовал непреодолимое желание отправиться домой в отпуск. Ведь мой очередной отпуск должен был начаться еще в середине декабря, а сейчас уже было начало февраля, но никто даже не заикался об отпуске. Я вспомнил фамилии нескольких офицеров, которые уже побывали в отпуске и, как мне казалось, у них было гораздо меньше оснований для этого, чем у меня. Моя рана на левой ноге все еще гноилась. Да и тяготы и запредельные нагрузки зимней войны начинали сказываться на состоянии моего здоровья. Я обнаружил у себя неравномерный пульс и экстрасистолы сердца – наиболее часто регистрируемый вид аритмии. Ага! Неравномерность пульса и экстрасистолы – вот теперь я мог бы отправиться домой!

После обеда я с радостью убедился в том, что в тыловых деревнях все мои указания были уже выполнены. Четверо больных сыпным тифом лежали в только что оборудованном в отдельном доме инфекционном отделении. Нина проживала теперь в соседнем домике и вела там амбулаторный прием. Я разъяснил ей и фельдфебелю медико-санитарной службы, что мы мало что можем сделать для устранения опасности распространения сыпного тифа. Ведь мы сами получили слишком мало вакцин, и их не хватает для вакцинации даже наших военнослужащих. Я посоветовал использовать против вшей порошок «руслапудер» и распорядился, чтобы гражданские вывешивали свою одежду на улицу, в самый сильный мороз. А больным сыпным тифом мы могли дать только средства для поддержания кровообращения, пирамидон для снижения температуры и средства для снятия нервного возбуждения. Я вручил Нине медикаменты и начал осмотр рахитичных младенцев и беременных женщин. Гражданскому населению я дал понять, что Нина действует по моему поручению и уполномочена отдавать больным необходимые предписания.

За все это время я почти не удостоил Нину ни единым взглядом. Однако неожиданно я отметил, что мне приятно находиться в ее обществе. Мне бросилось в глаза, что сегодня она надела на голову ярко-красную косынку, которая обрамляла ее привлекательное лицо так же мило, как и длинные светлые волосы накануне.

– Вы должны делать здесь именно то, что считаете нужным, и уметь всегда настоять на своем! – поучал я ее. – При этом вы всегда можете рассчитывать на мою полную поддержку! Мы сможем помочь этим людям только в том случае, если будем поддерживать дисциплину! А вот этим должны заниматься вы сами!

Она спокойно ответила мне своим грудным голосом:

– Я все поняла, герр доктор, и сделаю все, как вы говорите!

При этом она посмотрела на меня без того вызова, который я заметил в ее глазах вчера. Ее манера держать себя выдавала спокойный веселый нрав, и мне было чрезвычайно приятно слушать ее голос с легким акцентом. Мне понравилась та серьезность, с которой она подбирала нужные немецкие слова, и та уверенная манера, с которой она двигалась в переполненном помещении. Неожиданно меня охватило желание узнать об этой юной даме как можно больше. Мне захотелось узнать, какие мысли, воспоминания, надежды скрываются за этим загадочным взглядом ее необычных глаз. Я бы с удовольствием провел за разговором с ней целый вечер, чтобы выявить общие интересы и хотя бы несколько часов побыть в обществе милой и интеллигентной женщины.

Обуреваемый такими мыслями, я несся карьером назад в Малахово.

Глава 27 Нина здесь, и Марта – там

Генрих встретил меня новостью, что Тульпин серьезно болен. Он кашлял, у него поднялась температура, и он жаловался на сильную головную боль и на боли в конечностях. Я отправился к нему и обнаружил, что и мысли у него были слегка путаные. Правда, я пока не знал, было ли это следствием того, что он ввел себе слишком большую дозу морфия, или это были симптомы сыпного тифа. Все это меня очень обеспокоило. Ночью я еще два раза заходил к нему и в конце концов убедился в том, что у Тульпина был сыпной тиф.

Чтобы не создавать ненужной суеты и паники, я никому не сказал об этом. Мы тотчас отправили его на санях в санитарную роту, а медицинскую карточку с диагнозом больного я передал ездовому в запечатанном конверте. Пока я не хотел никому говорить и о пристрастии Тульпина к морфию, а решил через пару дней навестить его в полевом госпитале и лично рассказать об этом его лечащему врачу. Чтобы свести вероятность распространения болезни к минимуму, мы провели тщательную уборку и дезинсекцию медсанчасти.