Они бы обратили внимание на себя, средства массовой информации, вероятно, пришли бы на место, и, может, Нурие не покончила бы с жизнью.
Большинство людей отнеслось скептически к такому предложению. Однако небольшая группа жильцов отправилась к Нурие и предложила ей присоединиться к их лагерю протеста, перекрывающему улицу. Они показались ей немного сумасшедшими. Но однажды утром она выехала на своем кресле и села там, прямо рядом с главным перекрестком. Вид пожилой женщины в платке на инвалидном кресле посередине улицы рядом со стихийной баррикадой казался своеобразным. Местные СМИ появились по сигналу, чтобы выяснить происходящее. Пикетчики начали рассказывать свои истории перед камерами. Люди говорили, что они выживают практически без денег, боятся, что их вытеснят на окраины, где еще более предвзятое отношение к туркам, самовольным левым поселенцам или геям. Одна турчанка позже рассказала мне, что из-за бедности вынуждена была покинуть собственную страну тридцать лет назад:
– Мы уже потеряли свое место однажды. Мы не можем потерять его во второй раз.
Есть турецкая поговорка: «Если ребенок не плачет, он не получает сосок». Они начали протест, потому что посчитали, что только так смогут заставить себя выслушать.
Вскоре прибыли полицейские и сказали: «Ну, все. Повеселились, разбирайте свой хлам и по домам». Пикетчики сказали, что они не получили гарантий, что Нурие может оставаться в собственной квартире. И что еще важнее: им нужны гарантии, что цены на жилье будут заморожены. Санди Калтборн, чьи родители были строителями из Афганистана, объясняла:
– Мы строили этот город. Мы не отбросы общества. Мы имеем право здесь жить, потому что отстроили этот район… Не инвесторы, требующие повышения ренты, сделали город пригодным для жилья. Это сделал каждый.
Жители подозревали, что ночью полиция растащит их баррикаду, поэтому спонтанно у них созрел план. У женщины по имени Таина Гартнер случайно в доме оказался громкий клаксон. Она принесла его и предложила составить расписание, по которому пикетчики будут сторожить баррикаду. А если нагрянет полиция, то тот, кто будет там в этот момент, подаст громкий сигнал в клаксон. Все смогут выбежать из квартир и помешать полиции.
На клочках бумаги люди стали записывать имена и составлять расписание охраны баррикады в дневное и ночное время. Они понятия не имели, с кем окажутся в паре. Они знали только то, что это будет случайный сосед, с которым никогда не были знакомы.
– Мы понятия не имели, что будем стоять там трое суток, – вспоминает Ули Хаманн, один из участников пикета.
Почти все считали так же.
Была середина морозной берлинской ночи, и Нурие сидела посреди улицы в своем кресле. Люди в Котти боялись выходить из дома в темное время суток. Нурие рассказывала:
– Я подумала: мне ничего не остается делать – денег у меня нет. Если кому-то захочется меня убить, тогда я умру, поэтому не о чем переживать.
Было похоже, что весь лагерь протестантов развалится на части, потому что люди через жребий собирались в пары с теми, к кому они подозрительно относились долгое время. Нурие выпало сторожить с Таиной, сорокалетней матерью-одиночкой. Ее волосы были обесцвечены перекисью, грудь и руки покрывали татуировки, и она носила мини-юбку даже в немецкую зиму. Находясь рядом, они напоминали комический дуэт. Два полюса берлинской жизни: религиозная турецкая эмигрантка и немецкая неформалка.
Они сидели рядом, охраняя баррикаду. Таина думала, что знает все о своем районе. Но в темноте она начала видеть его совсем по-другому. Как тихо было ночью и как тускло светили фонари.
Сначала Таина неловко постучала по клавишам ноутбука. С течением ночи женщины стали рассуждать о своей жизни и кое-что обнаружили. Обе поселились в Котти очень молодыми, и обе находились в бегах.
Нурие воспитывалась там, где готовили еду на открытом огне. В нищем районе не было ни электричества, ни водопровода. В семнадцать лет она вышла замуж и начала рожать детей. Она решительно хотела лучшей жизни для детей, потому накинула себе несколько лет сверху и приехала в Котти, чтобы работать на заводе по сборке комплектующих частей для напольного покрытия. На заводе она получала ссуду, поэтому смогла вызвать мужа. Но когда она отправила приглашение, получила ответ из дома, что он неожиданно умер. Вдруг она поняла, что одна в Германии, вдали от дома, с двумя детьми на руках. А ведь она была еще только подростком. Ей приходилось неустанно работать. Когда она заканчивала смену на заводе, шла помыться, потом домой немного поспать, чтобы на рассвете встать и пойти разносить газеты.
Таина рассказала, что впервые прибыла в Котти, когда ей было четырнадцать лет. Мать выставила ее из дома. Она не хотела попасть в детский дом. Ей всегда было интересно приехать в Крэутсберг, 36 (Котти), потому что мать говорила, что стоит там выйти из дома и получишь нож в спину. Это казалось для девочки невероятно интересным. Когда она приехала сюда, то обнаружила, что «все дома выглядели как после Второй мировой войны, заброшенными и разрушенными…»