Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света)

«В своё время и Иродиада оказалась погребённой под землёй вместе со своей прекрасной дочерью. И потомки тех трупных червей, что под землёй высосали плоть Иоанна, приползли и до костей обглодали два женских тела: тело царицы Иродиады и тело прекрасной Саломеи. И прах их костей смешался с прахом костей Иоанна и развеялся по всему миру».

Когда я закрыл книгу и отдал старцу Илариону, то спросил: «Кто это написал?» Он только улыбнулся и ответил: «Здесь нет мирского авторского права. Бог пишет, мы только записываем; я не знаю, кто это записал, но это не имеет значения». И добавил: «В миру ты был писателем, и должен знать: такие люди, как ты, используют ум только для корысти и удовольствия; среди мирян язык нужен только для того, чтобы скрыть собственную бесхарактерность».

И я понял, каким будет следующее послушание. Обет молчания. Для начала он определил мне две седмицы. Перед тем, как дать знак окончательно замкнуть уста, он сказал: «Это может показаться тебе жестоким, но, когда кузнец хочет покрыть медь оловом, он должен сначала отскоблить медь и обжечь её в огне. Пока не удалена ржавчина, олово не соединится с медью. То же самое относится и к нам. Мы приходим в монастырь, чтобы стать монахами, но с собой мы приносим ржавчину, собранную нами в мире. И самая опасная — это словесная ржа. Посчитай, сколько слов ты уже написал в книгах, и спроси себя, разве нельзя было сказать это всего несколькими фразами и без желания понравиться; такого же желания, которое есть у падших женщин. Пока мы не удалим ржавчину с разума и слов, не приблизится к нам благодать Божия, чтобы просветить и просветлить нас. И когда Бог откроет, что сердце очищено от всех желаний, тогда снизойдёт на него благодать Божия, которую нельзя выразить словами. Её можно только почувствовать сердцем».

И я замолчал с каким-то странным облегчением. В дверях он сказал мне ещё: «Я дал тебе почитать, чтобы послушать, как ты читаешь. И ты читал в два голоса: одним читал написанное, а вторым неслышно говорил: как жаль, что не я это написал, а ведь я это знаю! Это твоё тщеславие, чадо. Ему нужны уста, чтобы выразить себя. Мы закроем языческие царские врата, через которые выходит тщеславие, чтобы выставить себя царём перед другими. Хороший разговор — серебро, а молчание — чистое золото. Тебе нужно познать себя в тишине, чтобы увидеть, что ты ничего не стоишь. Тот, кто считает, что он ничто, знает себя лучше всех. А чтение — это то, как ты действуешь и что делаешь после прочтения, а не само чтение».

Я КАК ОН

Я помню, как впервые опустил шлагбаум, моё крещение. Меня обуяло необычайное волнение, это был настоящий праздник, как Пасха для верующих. Первый раз в жизни я сделал что-то правильно. Помню, это был поезд из Кралево в Лапово в 16.25. Я стоял у телефона уже за полчаса до этого, ожидая подтверждения, что поезд проедет. Руки дрожали; думаю, что я не испытывал такого волнения ни во время защиты докторской, ни в самые яркие моменты карьеры.

Я размышлял, разглядывая замызганную брошюрку, на которой было написано: «Правила службы на железной дороге, Государственные железные дороги Сербии» и которую мне выдал начальник при устройстве на работу. Я узнал, что есть и неохраняемые переезды через пути, где установлен знак в виде сильно приплюснутого «икс», а называется он «Андреевский крест». Иногда на этом знаке горят красные огни и звучит ритмичный звуковой сигнал, когда приближается поезд, но большинство Андреевских крестов либо вовсе без сигнализации, либо она повреждена и сломана неосторожными прохожими. Этот знак всегда вызывал у меня мурашки на коже, потому что он был похож на надгробный крест некоего Андрея, который когда-то, переходя пути, попал под поезд. И крест сплющился, превратился в «икс», как будто его тоже переехал локомотив. Помню, в детстве однажды ночью я слышал, как мама и папа, думая, что я сплю, взволнованно рассказывали о том, что на днях на вот таком переезде наш сосед Бычок, не знаю, что это было — его фамилия или прозвище, попал в аварию на своём «рено-4», из которого пожарные сутки не могли вытащить его труп, потому что после удара машина была размером с «большую консервную банку». И всю ночь я представлял и видел во сне Бычка в образе большой дохлой рыбины в консервной банке. И первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошёл сюда, в этот дом-убежище, были именно пустые банки из-под бычков, доставшиеся мне в наследство от предшественника. И заметил странное совпадение (а я человек, который верит, что ничто на свете не случайно): на всех жёлтых бумажных этикетках банок, серийным убийством которых занимался мой предшественник, была одна и та же надпись: «Бычки в масле»!