Пуритане

– Я проявил бы черную неблагодарность, – сказал он в заключение, – если бы позволил себе умолчать о достоинствах человека, которому я обязан двукратным спасением моей жизни.

– Я охотно думал бы о Генри Мортоне только хорошее,

– заявил майор, – но, признавая, что он вел себя в высшей степени благородно и по отношению к вам, и по отношению ко всем нам, я все же не могу примириться с той снисходительностью, с какой ваша честь откосится к его поведению в настоящее время.

– Нужно учитывать, – сказал лорд Эвендел, – что к такому образу действий его отчасти принудили обстоятельства, и я должен добавить, что его взгляды, хотя и не совпадают с моими, тем не менее не могут не внушать уважения. Клеверхауз, которому нельзя отказать в умении сразу распознавать людей, дал вполне правильную оценку его необыкновенным качествам, хотя в оценке его взглядов и принципов он, конечно, проявил суровую предубежденность.

– Вы исключительно быстро распознали его достоинства, – ответил майор. – Он, можно сказать, вырос у меня на глазах, и до этих событий я мог бы сказать много хорошего о его нравственных качествах и добром характере; но что касается его необыкновенных талантов…

– Они были, видимо, неизвестны и ему самому, – ответил благородный молодой лорд, – пока обстоятельства не заставили их раскрыться, и если мне удалось их обнаружить, то произошло это лишь потому, что мы с ним говорили о вещах, в высшей степени важных и злободневных.

Он теперь старается прекратить восстание, и условия мира, которые он предлагает, настолько умеренны, что я от всего сердца готов их поддержать.

– И вы надеетесь, – спросила леди Маргарет, – на успешное выполнение этого плана?

– Я мог бы на это надеяться, будь все виги столь же умеренны в своих требованиях, как Мортон, а все приверженцы короля – столь же беспристрастны, как наш майор. Но фанатизм и раздражение с обеих сторон таковы, что едва ли что-нибудь, кроме меча, завершит эту братоубийственную войну.

Нетрудно представить себе, с каким вниманием Эдит прислушивалась к этой беседе. Она сожалела, что так опрометчиво и резко говорила со своим старым другом, но вместе с тем чувствовала гордость и удовлетворение при мысли о том, что даже в глазах великодушного своего соперника он был таким, каким прежде казался ее влюбленному взору.

«Гражданские распри и семейные предубеждения, –

сказала она себе, – может быть, и заставят меня вырвать воспоминание о нем из моего сердца; но немалое утешение быть уверенной в том, что он достоин места, которое так долго занимал у меня в душе».

Пока Эдит раскаивалась в своем несправедливом гневе, ее возлюбленный успел прибыть в лагерь повстанцев близ

Гамильтона; здесь все было в смятении. Были получены достоверные сведения, что королевская армия, подкрепленная прибывшими из Англии лейб-гвардейцами, готова к походу. Молва преувеличивала численность неприятеля, его дисциплину и вооружение. Распространялись всевозможные слухи, приводившие пресвитериан в уныние и отнимавшие у них волю к сопротивлению. Какой снисходительности им следует ждать от Монмута, можно было предвидеть заранее, судя по тем людям, которые его окружали и имели на него большое влияние. Его заместителем был прославленный генерал Томас Дэлзэл, постигший военное ремесло в еще дикой в те времена России,

страшный своею жестокостью и полный пренебрежения к человеческой жизни и человеческим страданиям, но внушавший уважение своей непоколебимою преданностью короне и беззаветною храбростью. Этот человек был в армии вторым после Монмута; конница находилась под командою Клеверхауза, жаждавшего отомстить за гибель племянника и поражение под Драмклогом. Говорили также о грозном артиллерийском парке и о несметной кавалерии, с которыми королевская армия выступила в поход.

Большие отряды, набранные из горцев, не имевших ничего общего ни в языке, ни в религии, ни в обычаях с мятежными пресвитерианами, были вызваны на подмогу королевским войскам и явились под начальством своих вождей; эти аморреи, или филистимляне, как их называли повстанцы, слетелись, словно коршуны, к месту сечи.

Всякий, кто мог сесть на коня или идти вместе с пехотой, был призван правительством на королевскую службу; это было сделано с явною целью конфисковать земли или взыскать денежный штраф у тех ослушников, которые не вступали в королевскую армию из политических и религиозных убеждений и не присоединялись к повстанцам из благоразумной осторожности. Словом, все эти слухи укрепляли в повстанцах уверенность, что королевская месть так долго откладывалась лишь для того, чтобы вернее обрушиться на их головы.