Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Как видно, проблематика та же: писательская работа тесно связана с желанием любить. К тому же тема ожидания занимает центральное место в повествовании: на нее опирается вся фабула. Прекрасный незнакомец доведен до высшей степени желания, а затем половой акт резко обрывается, что, хотя и в совершенно других обстоятельствах, оставляет его в таком же состоянии, как Руслана:

«Миловидная и красивая молодая женщина направилась к нему быстрым шагом и, откинув плащ, чтобы высвободить руки, склонилась над ним. Их взоры встретились с удовольствием. Ее шея и грудь были белы, как боярышник; она прижалась к нему, шепча: “Милый друг, если бы вы знали — спаси меня Господи! — как мне хочется быть с Вами”. Она прижимала свою грудь к груди молодого человека, оба были почти нагие, их разделяла одна лишь рубашка. Она щедро одаряла его ласками. <...> Незнакомец посмотрел на нее с нежностью и попытался украсть у нее нежный поцелуй. Тогда дама откинулась назад: “Ни в коем случае! Какое неприличие! Я не отдамся Вам, будьте уверены, но как только Вы женитесь на мне, я буду Вашей”» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 2424 — 2454).

Жертва нестерпимого желания, молодой человек, как и Руслан, видит эротические сны:

«Любовь терзает и мучит его, но он устал настолько, что засыпает. Во сне ему грезится та, ради которой бьется его сердце до смерти: он держит красавицу в объятиях. Всю ночь он видел во сне, как обнимает ее, и это продолжалось до самого утра» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 2464 — 2471).

Затем будут многочисленные вариации этого мотива, до того момента, когда молодой человек сможет удовлетворить свое желание:

«И дама лежала в кровати — в самой красивой и богатой кровати, которую видел свет. Ох! я бы с удовольствием описал ее без прикрас и без ошибки, но, для того чтобы ускорить счастье, которого Генглен жаждет, я не хочу изображать эту кровать: то была бы слишком долгая работа» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4769 - 4776).

На сей раз Генглену повезет больше, хотя рассказчик и объявляет странным и забавным образом: «Мне не ведомо, сделал ли он ее своей любовницей — меня там не было, я ничего не видел, но вблизи своего друга она потеряла имя “девушки”» (вспомним лексические колебания в поэме Пушкина). Мы узнаем, что «в эту ночь они утешились после долгого ожидания» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4815 — 4820). Но теперь, когда Генглен «получил все, что хотел, и обладает тем, что раньше было для него причиной беспрестанных страданий», читателю дается понять, что рассказчик поведал всю эту историю, чтобы выразить свою собственную боль ожидания — боль, которая, однако, сопровождается неким наслаждением:

«И поэтому я не жалею, что люблю и что я верен своей подруге: в один день она может вознаградить меня больше, чем когда-нибудь я мог бы заслужить. И надо любить страстно ту, которая может так неожиданно дать столько счастья. Тот, кто хочет служить женщине, даже если он страдает долгое время, пусть не отступает: власть дам такова, что, когда они хотят вознаградить, они заставляют забыть все испытанные страдания» (Beaujeu de Renauld 1967: ст. 4828 — 4841).

Конечно, на уровне фабулы случай с Русланом совершенно иной, поскольку речь идет не об отказе со стороны возлюбленной. Зато, на уровне повествовательной динамики оба текста функционируют одинаково, и в обоих случаях обнаруживается желание писателя поиграть, показывая, каким образом можно манипулировать повествованием. Именно в этом, по-моему, своеобразие обоих произведений.

Итак, анализ эротического элемента в поэме «Руслан и Людмила» позволяет выявить некоторые особенности, которые определяют не только оригинальность этого произведения, но и его организующий принцип. Оказывается возможным несколько иначе посмотреть на проблему вероятных источников поэмы. Конечно, не будь «Неистового Роланда», «Двенадцати спящих дев» или же «Орлеанской девственницы», не было бы и «Руслана и Людмилы». Конечно, желание Пушкина пародировать неоспоримо: это даже самый главный источник комического. Но еще сильнее, мне кажется, желание поэта выбрать определенные черты рыцарского романа и утрировать их, довести до семантического предела, чтобы показать их настоящее значение. Так обстоит дело с мотивом похищения любимой женщины. Конечно, Пушкин придал ему довольно резкий сексуальный оттенок, но надо отметить, что и в средневековой литературе эта черта была тоже подчеркнута. Пушкин только выдвинул на первый план именно этот мотив ъ ущерб всем остальным (например, отважные поступки, которые описываются редко и совсем неубедительно): это его интерпретация, игривая обработка. Так же обстоит дело с соотношением между поиском предмета желания и процессом писания — другой характерной чертой средневековых произведений: Пушкин развивает ее, подчиняя движение повествования, одновременно, сексуальной неудовлетворенности героя и вожделению рассказчика к его слушательнице.