Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

«Золотник» имеет и другие специфические свойства, значительно расширяющие его семантическое поле. Наиболее эффектно они представлены в следующем заговоре на легкие роды: «Я, раба Божья, рожденная, / Я, раба Божья, крещеная, / Шла через три порога, / Несла три золотые рога / К рабе Божьей, рожденной, / К рабе Божьей, крещеной, / Живот вниз направлять. / Я живот вниз направляю, / В гору не поднимаю, / Не сама собою живот направляю, / Силой Бога из него выгоняю. / Золотника прошу как родного брата: / Золотник золотнический, / Братец, ты светлый месяц, / Я тебя прошу как родного брата, / Сядь на мое местечко, / На золотое крылечко. / А тут тебе не бывать, / Тут тебе не гулять [...]»⁸. «Первое, что обращает на себя внимание, — это подвижность «золотника», который может гулять, садиться, ходить, ложиться; ср. к этому же: «После родов у матери золотник отходит, пока не уляготся»⁹. В своем пределе подвижность, автономность существования матки выражается в ее способности свободно покидать нутро женщины. Этот мотив, отражающий весьма архаичные представления об отделяемых органах человеческого тела, его «агрегатно-сти», ярко представлен в белорусских заговорах: «Золотник — золотничку, упрощаю цябе: по животу няходзи, живота-сэрца ня тошни; ид зи на мора; там тебе погуляць и у моей косьци не стояць»;¹⁰ «Отправляю цябе, золотник, на синя мора, на цеп-лые воды, на золотой кямень. Там тебе ходзици, сэрца ня тошници, крыви ня томици»¹¹.

У русских и — шире — восточных славян не засвидетельствовано, насколько известно, прямых представлений о том, какое обличье имеет «золотник». Тем не менее обращение к сравнительному материалу других культур, в том числе и славянских, позволяет с достаточной степенью надежности его реконструировать. Речь здесь пойдет о широко распространенном в ряде европейских традиций отождествлении женской матки с лягушкой / жабой, так поразившее воображение известного ученого (д-ра Г. Плосса) более 100 лет тому назад. В частности, он привел сообщение, удивительно напоминающее по сюжету (матка выходит из тела и купается) вышеприведенные заговорные тексты: «[в Баварии] верили, что матка в виде жабы вылезает изо рта женщины во время сна, чтобы выкупаться, и если во время сна больной она возвращается на свое место — больная выздоравливает. Если же больная в это время держала рот закрытым, то матка не может вернуться, и тогда женщина делается бесплодной»¹². Представления о матке как лягушке известны и литовцам, ср.: «Матка в животе бабы живая, в виде лягушки»¹³. Подобные ассоциации встречаются также за пределами чисто языковых фактов. Так, южные славяне (сербы, словенцы, хорваты) и немцы делали железные и восковые мотивы матки в виде жабы и приносили по обету в храм для излечения от бесплодия¹⁴.

Загадочная идентичность лягушки и матки проясняется при обращении к разным контекстам, где обнаруживается открыто или в завуалированной форме связь этой пары. Здесь уместно повторить общеизвестное: лягушка — один из наиболее универсальных символов многоплодности. Семантику деторождения содержит, по-видимому, образ лягушки в вышивке северно-русских головных уборов (Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая губ.) и хусток Полесья (Черниговская, Волынская губ.), которые молодые женщины носили только в первые годы замужества, до рождения первого или второго ребенка¹⁵. (К этому же ср. типологическое сходство обычая грузинских женщин носить на плече лягушек от бесплодия¹⁶.) В этой связи следует отметить устойчивость изображений в вышивке помещенных в «утробу» лягушки, людей, птиц, цветов¹⁷. Топогентильные признаки лягушки настолько сильны, что она превращается в абстрактный символ начала, порождающего, подобно земле, всё и вся.

Продолжение темы лягушка — деторождение можно увидеть в восточнославянском обычае есть жаб для излечения от бесплодия¹⁸, в представлениях о том, что приснившаяся жаба предвещает беременность (бел.)¹⁹ или, более конкретно, — рождение девочки: «Если хозяин или хозяйка поймают во сне [...] жабу (или последняя “уткнется в груды”) [...] — будет девочка» (укр.)²⁰. К этому же ср. фразеологизм объесться лягушками, обозначающий забеременевшую вне брака²¹, поверья о лягушке, достающей детей из пруда;²² а также изображение на свадебном калаче — радостнике новобрачных (?) вместе с лягушкой (словац.)²³. Не исключено, что семантическая связь лягушки / жабы с деторождением послужила основой для лексической омонимии украинского названия жабы и растения «детород-ник» — короста, коростовка²⁴.

Этот контекст проливает свет на любопытные представления о более интимной взаимосвязи лягушки и матки, точнее, ее атрибута — менструальной крови. Имеется в виду обычай восточных славян носить с собой пепел жабы, чтобы «удержать месячные»²⁵, а также поверье: если у рыбака в начале ловли в сеть станут попадаться лягушки, то, значит, через невод прошла «нечистая» женщина²⁶.