Уваров не простил поэта и велел князю Дондукову-Корсакову, в чьем ведомстве находилась цензура, немедленно сделать распоряжение, чтоб сочинениям Пушкина назначили не одного, а двух, трех, четырех цензоров.
Неприязнь Уварова к Пушкину была столь сильна, что полиция принялась почти открыто перехватывать письма поэта. Даже личные письма, адресованные жене! Так, московская почта распечатала письмо, писанное Пушкиным Наталье Николаевне, и нашла в нем довольно скептический отзыв и отчет о присвоенном Пушкину чине камер-юнкера. «Полиция, не разобрав смысла, представила письмо государю, который сгоряча также его не понял. К счастью, письмо показано было Жуковскому, который и объяснил его. Все успокоились. Государю не угодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью, – но я могу быть подданным, даже рабом, – но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать к царю (человеку благовоспитанному и честному) и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».[118]
Ненависть Уварова к Пушкину не угасла и со смертью поэта. Современники вспоминали, что одно имя Пушкина вызывало дрожь у министра еще много лет. При нем старались делать вид, будто такого поэта в России вовсе не было.
Творчество 30-х годов
Светская жизнь, ранее столь любимая Пушкиным, начинала его тяготить. Он чувствовал, что стареет. С удовольствием уезжал в деревню, но все труднее становилось ему уловить вдохновение. «Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки, а все потому, что неспокоен»,[119] – жаловался он.
Стихотворение «Пора, мой друг, пора», написанное в 1834 году, тоже говорит о жизненной усталости поэта:
«Обителью трудов и чистых нег» поэт называл милые ему имения Болдино и Михайловское, куда он с удовольствием уезжал. Однако в Михайловском Пушкину было теперь грустно: не было уже там его любимой старой няни. Опустело и соседнее Тригорское: почти все девушки вышли замуж и разъехались. Незамужней оставалась лишь бедная Анна Николаевна, а Прасковья Александровна смотрела на поэта с укоризной.
Пушкин все чаще задумывался о подступающей старости: «В Михайловском… около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; все кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарился и подурнел».[120]
Но даже несмотря на подавленное состояние, Пушкин в эти годы создал ряд удивительных произведений, но далеко не все они были напечатаны при его жизни.
«Медный всадник»
Поэма «Медный всадник» была создана в Болдино осенью 1833 года. В те годы Петербург терзали страшные наводнения. Чудовищным по силе было наводнение 1824 года, но Пушкин его не видел: он был в Михайловском. Сильным, хоть и менее разрушительным, было наводнение 1831 года. Особенно пострадали бедные кварталы столицы: деревянные постройки просто сносило волнами.
В поэме речь идет о мелком чиновнике Евгении, чья невеста погибла во время наводнения. С горя Евгений немного тронулся рассудком и, бродя ночью по городу, осмелился погрозить кулаком памятнику Петру Первому – основателю Петербурга. И в безумии показалось Евгению, что медный всадник сошел с пьедестала и погнался за ним.
Цензурировал поэму лично Николай Первый. По правкам, внесенным им в рукопись, видно, что стихи его весьма впечатлили, но печатать царь поэму не разрешил. Впервые «Медный всадник» с цензурными правками был напечатан лишь в 1837 году после смерти автора. Без цензурных правок поэма была напечатана только в 1904 году.
«Пиковая дама»