Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения

Пушкин, конечно, не знал, что совсем скоро император Александр отправится в путешествие по югу России, где и умрет в Таганроге, или проимитирует свою смерть, отправившись в Сибирь под видом святого старца Федора Кузьмича. Не знал он и того, что эта смерть его высочайшего недоброжелателя приведет к всероссийской путанице с наследником трона, вызовет к жизни восстание декабристов, которое отправит на виселицу часть его друзей (в том числе и К. Ф. Рылеева, которому он в эти же дни также пишет письмо), а другую часть сошлет в Сибирь на каторгу, от которой их, оставшихся в живых, освободит смерть другого императора.

Не ведал он и того, что все эти исторические потрясения круто изменят и его собственную жизнь, возвратят из ссылки, дадут возможность заниматься литературной деятельностью, хотя бы и под присмотром самого царя, приведут в итоге его, Пушкина, к всенародной славе и положению главного духовного столпа не только русской культуры, но и России в целом.

13 и 15 сентября 1825 г. П. А. Вяземскому. Из Михайловского в Москву.

Сегодня кончил я 2-ую часть моей трагедии — всех, думаю, будет четыре. Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! Знаешь ее? Не говори, однако же, этого никому. Благодарю тебя и за замечание Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэтической его стороны: я его засажу за Евангелие, заставлю читать повесть об Ироде и тому подобное. Ты хочешь плана? Возьми конец десятого и весь одиннадцатый том, («Истории государства Российского». Н. М. Карамзина — Е. К.) вот тебе и план.

Пушкину только-только исполнилось 26 лет. Но вот его замах. После «Онегина» приступить к одному из сложнейших периодов российской истории. Он опирается на карамзинское изложение ее, но сам поворот Пушкина к этой теме говорит о его гениальном чутье: ведь именно в политико-историческом развороте Смуты XVII века и упрятана одна из тайн русской жизни и русского народа: так легко, почти самим отдать Кремль и Москву иноземцам, чтобы затем собираться всему народу для изгнания захватчиков. К ней, этой тайне, как в сказке о Кощее Бессмертном, надо пробираться через всякие препоны и ловушки, пока дойдешь до иглы, в которой самая суть — жизнь и смерть, судьба и истина.

Пушкинская гениальность в этом отношении мало объяснима. Не будем же мы считать побуждением к написанию «Бориса Годунова» знакомство с Карамзиным и его «Историей»? Наряду с «Медным всадником» и «Капитанской дочкой» Пушкин изъяснил нам много больше о законах русской исторической жизни, нежели собственно исторические сочинения. Карамзин близок ему, его художественные подробности и замечательный русский язык вне всякого сравнения — они вызывают одни восторги вслед за Пушкиным. Но Пушкин передал суть и смысл русской истории в характерах, в самой коллизии государственной власти, проливающей кровь для своего утверждения и лишенной от того всякой легитимной силы, в определенностях русской духовной жизни. Он жарко, кстати, просил Вяземского прислать ему какие-нибудь истории о юродивых и блаженных в русской жизни, понимая своим чутьем, как много они значили для невидимой глазу, но мощной подводной жизни простого народа.

Было ли до «Бориса» то, что дальше будет поименовано «народностью», в русской литературе? Прямо скажем, что нет, ее не было. Если забыть о пошлом толковании народности в трудах адептов лже-марксизма, то умение схватить и воссоздать дух жизни целого народа, который еще как бы и не вступил на стезю своего активного самосознания (да и вступивши, точно ли он находил необходимые формы и смыслы, отвечающие истине и своего исторического положения и просмотру будущего — большие сомнения у автора этих строк, глядя чуть ли не на всю послепушкинскую — вплоть до наших дней — историю народа). Конечно, «спасают» ситуацию немногие, но яркие исторические отступления, которые, как правило, были связаны с необходимостью опять и опять браться за «дубину народной войны» и защищать свое отечество, то есть свою русскую землю.

6 октября 1825 г. В. А. Жуковскому. Из Тригорского в Петербург.