Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

А. Вежбицкая, известная исследовательница семантических особенностей русского языка, наряду с другими учеными также обращает внимание на особое место в русской грамматике уменьшительных прилагательных с суффиксом — еньк (родненький, миленький, чудненький, плохонький и т. д.) Она пишет: «Складывается впечатление, что без прилагательных на — еньк русская речь была бы иной» [7, 349]. И дальше: «…Получается, что единственное инвариантное значение, которое можно приписать суффиксу — еньк, это значение неопределенной эмоции „я чувствую что-то (думая об этом)“». В этом же ключе она интерпретирует особенности употребления в русском языке личных имен (Савельич — у Пушкина, Илюшечка — у Достоевского, Капитоныч — у Толстого и т. д.) — это следствие все той же эмоциональной стороны русской речи. Она резюмирует: «Нравственный экстремизм такой категоризации имен, равно как и ее эмоциональная насыщенность, весьма типичны для русских, а та роль, которую играет экспрессивная деривация личных имен… служит хорошей иллюстрацией высокой значимости экспрессивной деривации для русского языка и русской культуры в целом» [7, 348].

Другой чертой русской эпистемологии является то, о чем мы уже писали в своих работах, — это наличие большого количества безличных, неагентированных (выражение А. Вежбицкой) способов отражения мира. Помимо тех аргументов, к которым мы обращаемся в главах данной книге («Явление Пушкина как выбор русской культурой своего пути развития…», «Русский ум Пушкина:

структура метафоры и окончательное формирование национального образа мысли»), можно обратить внимание на концептуальный аспект данных способов передачи существенного содержания через особые грамматические формы. Это, как выражается А. Вежбицкая, — «неконтролируемость» (пациентивность) содержания высказывания от воли и намерений субъекта высказывания (отсутствие «агентивности»). Такого рода высказывание сопровождается «неконтролируемостью эмоций» и их избыточностью по сравнению с другими типами языков и, соответственно, культур.

Без сомнения, в этом случае нам приходится говорить не только о различных системах опознавания действительности, зафиксированных в том или ином языке, но и о структуре языковой личности, несущей в себе данные отличия, а также о стереотипах уже прагматического поведения, естественным образом вытекающим из матричного содержания как интеллектуальных, так и эмоциональных концептов восприятия и понимания действительности.

Иначе говоря, человек формирует мир вокруг себя и преобразовывает во всех его аспектах во многом от того, как он думает/говорит. В самом языке заключены некие интеллектуальные модальности, содержащие в себе реликты смыслов, или же их развернутые формы, которые впоследствии складываются в общую картину мира.

Антропологи и языковеды приходят к убеждению, что существует определенная генетическая связь между речью и понятиями, которые выражаются в словах и словосочетаниях. Это легко проверить на примерах исследования детской речи, и вообще, наблюдая за языковым освоением действительности ребенком.

Генетические, в языковом плане, предпочтения русского языка связаны с исключительно широко представленной в нем эмоциональной и чувственной стороной восприятия мира (для чего в русском языке широко используются разнообразные формы уменьшительной, ласкательной, отличающейся от номинативной основы, модальности, с достаточно холодным отношением к субъекту высказывания (мысли) — от этого широкое распространение инфинитивных и безличных форм, в которых «ответственность» за высказывание возлагается на больший круг субъектов, чем данный конкретный актор говорения.

А. Вежбицкая отмечает ту «важную особенность англосаксонской культуры — культуры, которая обычно смотрит на поведение, без особого одобрения оцениваемое как „эмоциональное“, с подозрением и смущением» [7, 339]. И далее: «Носители английского языка обычно не говорят о своей „охваченности“ тем или иным чувством… И сама идея активности и ее языковое воплощение, видимо, абсолютно несвойственны и даже чужды англосаксонской культуре. Маргинальность глаголов чувств в английском является отражением описанного выше культурного различия… Поэтому, сравнивая английский язык с русским, особенно интересно отметить, что именно русский здесь выступает как язык, уделяющий эмоциям гораздо большее внимание и имеющий значительно более богатый репертуар лексических и грамматических выражений для их разграничения» [7, 342].