Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Лев Толстой в письме марта месяца 1872 года Н. Н. Страхову пишет: «Я изменил приемы своего писания и язык, но, повторяю, не потому, что рассудил, что так надобно. А потому, что даже Пушкин мне смешон, не говоря уже о наших элукубрациях (досужих вымыслов — от франц. еlucubration), а язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего (курсив наш — Е. К.), что только может сказать поэт, — мне мил. Язык этот, кроме того — и это главное — есть лучший поэтический регулятор. Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное — язык не позволит…» [5, 708]. Замечательно, что в это же время Толстой занимается составлением своей «Азбуки» для крестьянских детей, и мысли об основаниях русского языка, его элементах рассыпаны на страницах его переписки этого периода.

Отвечая в письме А. А. Фету на присылку им стихотворения «Майская ночь», Толстой по сути говорит об этом же феномене неразделяемости звука, слова, выражения и эмоции: «Стихотворение одно из тех редких, в которых ни слова прибавить, убавить или изменить нельзя; оно живое с а м о и прелестно. Оно так хорошо, что мне кажется, это не случайное стихотворение, а что это первая струя давно задержанного потока» [6, 689].

«Звуки для выражения всего», лучший регулятор — это сам язык, и язык прежде всего народа, то есть ориентированный на ясное, простое изложение всего в мире. Можно допустить, что автор «Войны и мира» по-своему говорил о некоторых аспектах «русской эпистемы», формулируя это в своем духе и стиле. Толстой и в своем творчестве стремится следовать этой установке, создавая так называемые «народные» рассказы и пьесы, «опрощаясь» не столько в идеях, но в самом «потоке» речи. Тем самым «словотворчество» Толстого оказалась работой над понятийным составом русского языка, шлифовкой его познавательных и оценочных представлений, уточнением эпистемологической системы русского языка.

Любопытным образом и русский писатель, и французский философ, занимаясь глубинными основаниями языка (в случае с Толстым — русского языка, и характерно, что в первую очередь он ссылается на Пушкина, хотя и в ироническом аспекте), движутся по линии сопоставления, как бы мы сказали, эпистемологических потенций и художественных ресурсов языка.

Мишель Фуко искал эпистемологические особенности языков, опираясь прежде всего на круг романо-германских языков, в их функциях сопоставления и сравнения. Язык для него формировался в своей познавательной функции как инструмент бесконечного процесса отбора и сравнения присущих тем или иным явлениям действительности свойств и их выражения в языке. Фуко выделял несколько так называемых «познавательных полей», определившихся в развитии европейской цивилизации — античное, средневековое, возрожденческое, просветительское (эпохи Просвещения) и современное (начиная с Нового времени). Сама система и процедура сопоставления может носить усложненный характер всякого рода, и об этом у него глубоко написано в книге «Слова и вещи».

Что же в этом смысле происходит в русском языке? Какие механизмы (если взять в качестве рабочей модель Фуко) определяют своеобразие познавательной системы русского языка?

Русский язык, являясь флективным языком, большое внимание уделяет мельчайшим особенностям предметов и явлений действительности. У него выработан громадный арсенал многократного описания одного и того же предмета или явления в каких-то, подчас не существенных, аспектах. Это язык постоянного уточнения свойств и качеств предмета, как будто ему недостаточно прямого, односмысленного обозначения вещи.

Он (русский язык) подходит к ней с разных сторон, как бы примериваясь и не удовлетворяясь полученным результатом. Эти уточнения по большей части сосредоточены в сфере эмоционально-чувственного отличия одного обозначения вещи от другого. Примеры этому бесконечны (друг, дружочек, дружка, дружбан; река, речка, речушка, реченька; человек, человечек, человечище; сердце, сердечко, серденько и т. д. и т. п.). Бесконечные уменьшительные или увеличительные суффиксы, ласкательные, эмоционально-принижающие или возвышающие, — они, эти новые слова, как бы говорят о том же самом предмете или вещи, но меняют субъективное к ним отношение. Он подошел к реке или он подошел к речушке // английский вариант второго примера: He came to the small river. Это разные картины действительности. В одной упрятано значительное личностное эмоциональное отношение к вещи и действительности, в другой происходит логическая, очищенная от эмоциональных коннотаций констатация факта (подошел к большой, мелкой, спокойной и т. п. реке).