Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Этот внешний (для его «оценщиков») парадокс в восприятия духовной эволюции Пушкина не сразу виден, так как его постоянное говорение об «отсталости» русской словесности, о «нехватке» метафизичности в русском языке для формулирования сложных вещей и представлений о действительности, вовсе не предполагал, что тем самым он отказывается от тех достижений русской культуры и русской словесности, которые уходят вглубь веков и представляют собой сложный пласт мифологических (фольклорных) верований, древнерусского «плетения словес» — он по существу «интегрировал» эту архаику в свою современность. И, как выяснилось впоследствии, на значительный срок.

Пушкин демонстрирует это чисто русское свойство примирения «старого» и «нового», подчас в ущерб каким-то процессам модернизации и моды, и не забывает об основе, предшествующей платформе литературы и культуры, он отталкивается в том числе и от них, несмотря на то, что внешне эти предшествующие пласты культуры, казалось, никак не способствуют требуемому прорыву в современность.

При этом выясняется, что такая ориентированность на традиции несет в себе гораздо больше исторической правоты, не позволяя слишком сильно уклоняться в сторону от главных, основных предпочтений и смыслов бытия. Эти смыслы и могут появляться, как Афина из головы Зевса (неожиданно по месту и времени своего «рождения»), будучи невидимыми вначале, но скрывающими в себе «новую-старую» мудрость.

* * *

Одна из проблем сегодняшнего состояния цивилизации заключается в том, что развитие «нового», сверх-современного ее содержания, явно обгоняет духовную эволюцию человека, который остается один на один с миром, в котором все меньше опор для его разорванного и фрустрированного сознания, для осознания жизни в ее целостном смысловом единстве.

Читая Пушкина, и в целом русскую классику (если только договориться об объеме включаемого в нее материала — вопрос часто стоит по-другому: некого исключать из этого списка), понимаешь, что ее преимущество и ценность заключены как раз в этом немодном, несовременном (уже и тогда) желании и умении находить содержание и смысл жизни в каждом ее проявлении. Аналитизм и разложение целостности, которые стали господствующей тенденцией в западной прежде всего культуре, начиная с XVII–XVIII веков, всегда боролись с русским поиском неразделяемого, целостного отношения к действительности.

Эта синтетичность отношения к жизни всегда несет на себе отсвет архаики и сопротивления современности. Такова была основная линия «любомудров» в России; в известном отношении на этом выросла и русская религиозная философия, да и примеры С. Аверинцева, А. Лосева в ХХ веке дают примеры интелектуального подхода такого рода. Но то, что именно Пушкин это представил в виде определенной программы собственного развития, своего подхода к пониманию прошлого и перспектив развития будущего России, не может не поражать: как рано это случилось в историческом плане при общей неразвернутости смысловых поисков, других участников этого процесса.

Пушкин выступил как катализатор ускоренного развития русской литературы и русской культуры. Парадоксально, но это его влияние, именно такого рода, мало кем осознавалось из его современников. Как ни тяжело об этом говорить, но именно его уход из жизни, его трагическая смерть, последовавшая после дуэли с Дантесом, как бы всколыхнула народное сознание и определила отношение к Пушкину как к гению, лучшему и главному поэту России. В дальнейшем такое восприятие сделалось обыденным фактом и общим мнением.

Усилия Пушкина по смысловой консолидации русской культуры и не могли быть увидены при его жизни «со стороны», они требовали известного рода отстраненности и общего взгляда на положение русской литературы д о н е г о и п о с л е н е г о. Такой подход стал доступен чуть позднее, с середины 1840-х годов, и в этом процессе не последнюю роль сыграли статьи В. Г. Белинского о Пушкине. Подобное восприятие Пушкина усиливалось, становилось все более масштабным и, наконец, разразилось поразительной духовной кульминацией в форме празднований по случаю открытия памятника Пушкину в Москве в 1880 году.

Хорошо известно, что центральной там стала речь Достоевского, не менее значительную и глубокую речь произнес И. С. Тургенев. Вообще, это была одновременно и демонстрация интеллектуально созревшего, определившегося со своими ценностями, русского общества.

Феноменальность воздействия идей Достоевского заключалась не столько в форме и характере произнесенной речи (все отмечали, что он говорил «как пророк», и некоторые впечатлительные дамы падали в обморок — об этом существует масса интереснейших воспоминаний), но в том, что его понимание и интерпретация творчества и духовного мира Пушкина в полной мере отвечали установке русской культурной элиты именно на т а к о е истолкование поэта: как всемирного гения, как воплотившего главные идеалы своего народа — от «странничества до женского образа Татьяны», как мыслителя, как непревзойденного художника, рядом с которым некого и поставить.